Что говорил толстой об анне карениной. ~ лев толстой закончил роман "анна каренина". ~. «Принцип Анны Карениной»

Его исследования захватывают важнейшие области частного семейного, и общественного быта целой эпохи.

В 60-е годы, в период реформ и социального кризиса, Толстой написал «Войну и мир», где «мысль народная» озаряла историю. «Мысль семейная» романа «Анна Каренина», написанного в 70-е годы, осветила внутреннюю жизнь русского общества, когда с особенной остротой был поставлен вопрос о будущем страны и народа.

Деятели освобождения, благородные и мужественные шестидесятники, верили в возможность и необходимость уничтожения рабства, у них были силы для борьбы и ясное сознание целей. Но десять лет реформ показали, что крепостничество крепко сидит в самом укладе русской жизни и уживается с новыми формами буржуазного стяжания. Устои нового времени оказались непрочными. Появилась новая черта общественного сознания, которую Блок метко назвал «семидесятническим недоверием и неверием» 1 .

Эту коренную черту общественного сознания Толстой уловил в психологии современного человека, и она вошла в его роман как характерная примета переходного времени.

«Все смешалось» - формула лаконичная и многозначная, которая определяет тематическое ядро романа, охватывает общие закономерности эпохи и частные обстоятельства семейного уклада.

Жизнь, лишенная оправдания, выходит из повиновения, как та стихия - метель и ветер, которые рванулись навстречу Анне и «заспорили с ней о двери». Так или иначе, но то же чувство испытывают и все другие герои романа. Левин, занятый хозяйством в своем имении, чувствует во всем присутствие стихийной, злой силы, которая противилась ему. Каренин сознает, что все его начинания не достигают желаемой цели. Вронский растерянно замечает, что жизнь складывается «не по правилам».

«Анна Каренина» - энциклопедический роман. Дело здесь, конечно, не в полноте и не в количестве «примет времени». Целая эпоха с ее надеждами, страстями, тревогами отразилась в книге Толстого. В своем романе Толстой вывел художественную формулу этой исторической эпохи. «У нас теперь, когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как уложатся эти условия, есть только один важный вопрос в России...» Такова его общая мысль («мне теперь так ясна моя мысль»), которая определяет и замысел романа, и его художественную структуру, и его историческое содержание.

1 А. Блок. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 5. М, - Л., 1962, с, 236.

По сути дела, Толстой определил этими словами «перевал русской истории» - от падения крепостного права до первой русской революции.

Значение этих слов отметил В. И. Ленин в статье «Л. Н. Толстой и его эпоха»: «У нас теперь все это переворотилось и только укладывается, - трудно себе представить более меткую характеристику периода 1861-1905 годов» 1 . 70-е годы, когда создавался роман, постепенно приближали Толстого к разрыву с дворянством, «со всеми привычными взглядами этой среды...» 2 .

Это подспудное движение чувствуется и в развитии сюжета, и в трактовке характера Левина, который сознает «несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью народа».

«Анна Каренина» - одна из великих книг мировой литературы, роман общечеловеческого значения. Невозможно себе представить европейскую литературу XIX века без Толстого. Он завоевал мировую известность и признание своей глубокой народностью, проникновением в драматические судьбы личности, преданностью идеалам добра, непримиримостью к общественной несправедливости, социальным порокам собственнического мира.

Глубоко национальный по своим истокам, роман Толстого неотделим от истории России. Вызванная к жизни русской действительностью определенной эпохи, «Анна Каренина» оказалась близкой и понятной читателям разных стран и народов.

2

Впервые мысль о сюжете «Анны Карениной» возникает у Толстого еще в 1870 году. «Вчера вечером он мне сказал, - пишет Софья Андреевна в своем дневнике 24 февраля 1870 года, - что ему представился тип женщины, замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что задача его сделать эту женщину только жалкой и не виноватой и что как только ему представился этот тип, так все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины. «Теперь мне все выяснилось», - говорил он» 3 .

До 1873 года об «Анне Карениной» Толстой больше не упоминал. Он изучал греческий язык, переводил Эзопа и Гомера, ездил в самарские степи, составлял свою «Азбуку», собирал

1 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 100.

2 Там же, с. 40.

3 С. А. Толстая. Дневники. В 2-х томах, т. 1, с. 501.

материалы для романа о Петре Первом... Как будто не хватало какого-то толчка, случая, чтобы наконец решиться на новый большой художественный труд. И такой случай вскоре представился. То, что произошло, самому Толстому казалось неожиданным.

«Под великим секретом» он рассказал H. H. Страхову: «Все почти рабочее время нынешней зимы <1872 года> я занимался Петром, то есть вызывал духов из того времени, и вдруг - с неделю тому назад... жена принесла снизу «Повести Белкина»... Я как-то после работы взял этот том Пушкина и, как всегда (кажется, седьмой раз), перечел всего, не в силах оторваться, и как будто вновь читал. Но мало того, он как будто разрешил все мои сомнения. Не только Пушкиным прежде, но ничем я, кажется, никогда я так не восхищался. Выстрел, Египетские ночи, Капитанская дочка!!! И там есть отрывок Гости собирались на дачу 1 .

Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман... роман очень живой, горячий и законченный, которым я очень доволен...» (т. 62, с. 16). Уже в 1873 году Толстому казалось, что роман «начерно окончен» и нужно всего каких-нибудь две недели, чтобы он был «готов». Однако работа продолжалась, с большими перерывами, еще целых пять лет, до 1878 года, когда наконец «Анна Каренина» вышла отдельным изданием.

Толстой не принадлежал к тем писателям, которые создают сразу основной корпус своих сочинений, а затем лишь совершенствуют и дополняют его подробностями 2 . Под его пером все изменялось от варианта к варианту так, что возникновение целого оказывалось результатом «незримого усилия», или вдохновения.

Невозможно иногда угадать в первоначальных набросках тех героев, которых мы знаем по роману.

Вот, например, первый очерк внешнего облика Анны и ее мужа. «Действительно, они были пара: он прилизанный, белый, пухлый и весь в морщинах; она некрасивая, с низким лбом, коротким, почти вздернутым носом и слишком толстая. Толстая так, что еще немного, и она стала бы уродлива. Если бы только не огромные черные ресницы, украшавшие ее серые глаза, черные огромные волоса, красившие лоб, и не стройность стана и грациозность движений, как у брата, и крошечные ручки и ножки, она была бы дурна» (т. 20, с. 18).

1 У Пушкина: «Гости съезжались на дачу...»

2 См. об этом: В. А. Жданов. Творческая история «Анны Карениной». М., 1957.

Есть что-то отталкивающее в этом портрете. И как не похожа Анна из черновиков на образ Анны в завершенном тексте романа: «Она была прелестна в своем простом черном платье, прелестны были ее полные руки с браслетами, прелестна твердая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении...» И лишь в последней фразе этого описания мелькнуло что-то от первоначалыюго наброска: «но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести».

И в Балашове, предшественнике Вронского, в черновых вариантах романа, кажется, нет ни одной привлекательной черты. «По странному семейному преданию, все Балашовы носили серебряную кучерскую серьгу в левом ухе и все были плешивы... И борода, хотя свежо выбритая, синела по щекам и подбородку» (т. 20, с. 27). Невозможно себе представить Вронского в окончательном тексте романа не только в таком облике («кучерская серьга»), но и в такой психологической манере.

Толстой набрасывал какой-то «условный», предельно резкий схематический очерк, который должен был на последующей стадии работы уступить место сложной живописной проработке деталей и подробностей так, чтобы целое совершенно изменилось. Он назвал Каренина «белым», а Балашова назвал «черным». «Она тонкая и нежная, он черный и грубый», - пишет Толстой в черновиках об Анне и Балашове (т. 20, с. 27). «Черный» - «белый», «нежная» - «грубый», - в этих общих понятиях намечается контур сюжета.

Каренин на первых стадиях работы овеян сочувственным отношением Толстого, хотя он и его рисует несколько иронично. «Алексей Александрович не пользовался общим всем людям удобством серьезного отношения к себе ближних. Алексой Александрович, кроме того, сверх общего всем занятым мыслью людям, имел еще для света несчастие носить на своем лице слишком ясно вывеску сердечной доброты и невинности. Он часто улыбался улыбкой, морщившей углы его глаз, и потому еще более имел вид ученого чудака или дурачка, смотря по степени ума тех, кто судил о нем» (т. 20, с. 20).

В окончательном тексте романа Толстой убрал эту «слишком ясную вывеску», да и характер Каренина несколько изменился. В нем появились сухость, методичность, «машинальность» - отталкивающие черты иного рода.

В черновых вариантах романа нет той широты исторических и социальных подробностей эпохи, которая придает «Анне

Карениной» энциклопедический характер. Но есть одна общая идея которая осталась в черновиках как формулировка, но из которой как из корня, выросло многообразное современное содержании романа. «Общественные условия так сильно, неотразимо на нас действуют, что никакие рассуждения, никакие даже самые сильные чувства не могут заглушить в нас сознания их» (т. 20, с. 153).

Тем, кто близко наблюдал работу Толстого, казалось, что сразу же после прочтения «Отрывка» Пушкина он написал начало своего романа: «Все смешалось в доме Облонских...» И только позже предпослал этому началу свое рассуждение о счастливых и несчастливых семьях. В действительности, как это показывают новейшие исследования «творческой истории» романа, к теме пушкинского «Отрывка» («Гости съезжались на дачу...») Толстой подошел лишь в шестой главе второй части «Анны Карениной» 1 .

Заметим, что второй вариант начала романа («Молодец-баба») открывается словами: «Гости после оперы съезжались к молодой княгине Врасской...» («Описание рукописей художественных произведений Л. Н. Толстого». М., 1955, с. 190).

«Анна Каренина» - пушкинский роман Толстого, в самом глубоком значении этого слова (Пушкин «как будто разрешил все мои сомнения»). Поэтому было бы неверным сводить «влияние Пушкина» в «Анне Карениной» к одному только отрывку «Гости съезжались на дачу...». Или даже только к одной прозе Пушкина. Ведь сюжет романа в известной мере связан и с пушкинским «романом в стихах». Пушкин как бы подсказал Толстому форму современного свободного романа. В первоначальных набросках: героиню даже звали Татьяной.

3

В 1857 году Толстой перечитал Белинского и, по его словам, «только теперь понял Пушкина». «Если его могла еще интересовать поэзия страсти, - пишет Белинский об Евгении Онегине, - то поэзия брака не только не интересовала его, но была для него противна» 2 . Что касается Татьяны, то в ее характере Белинского больше всего поражала верность и привязанность к «семейному кругу».

1 См. об этом: В. А. Жданов и Э. Е. Зайденшнур. История создания романа «Анна Каренина». - В кн.: Л. Н. Толстой, Анна Каренина. М., «Наука», 1970.

2 В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. VII, М., 1955, с. 461.

Когда в 1883 году Г. А. Русанов заговорил об отношении автора к Анне Карениной, Толстой снова сослался на опыт Пушкина. «Говорят, что вы очень жестоко поступили с Анной Карениной, заставив ее умереть под вагоном, что не могла же она всю жизнь сидеть с «этой кислятиной» Алексеем Александровичем», - сказал Русанов. «...Это мнение напоминает мне случай, бывший с Пушкиным, - ответил Толстой. - Однажды он сказал кому-то из своих приятелей: «Представь, какую штуку удрала со мной моя Татьяна! Она - замуж вышла. Этого я никак не ожидал от нее». То же самое и я могу сказать про Анну Каренину. Вообще герои и героини мои делают иногда такие штуки, каких я не желал бы: они делают то, что должны делать в действительной жизни и как бывает в действительной жизни, а не то, что мне хочется» 1 .

Толстой в своем романе дал полный простор и для «поэзии страсти», и для «поэзии брака», соединив оба эти начала своей животрепещущей «семейной мыслью». Он словно задумался с тревогой над тем, что сталось бы с пушкинской Татьяной, если бы она нарушила свой долг.

«Страсти ее погубят», - говорил Пушкин о Вольской, героине отрывка «Гости съезжались на дачу...».

«Ну-ка, - размышляет Левин, - пустите нас с нашими страстями, мыслями... без понятия того, что есть добро, без объяснения зла нравственного... Ну-ка, без этих понятий постройте что-нибудь!»

Левин вовсе не имел в виду Анну, когда думал о разрушительной силе страстей. Но в романе Толстого все мысли «сообщаются» между собой.

Оказалось, что осуществление самых страстных желаний, требующих стольких жертв и такого решительного пренебрежения мнением окружающих, не приносит счастья ни Анне, ни Вронскому. Единственный упрек, который высказывает Анна Вронскому, состоит в том, что он «не жалеет» ее. «По нашему сознанию сострадание и любовь есть одно и то же», - отмечал Толстой (т. 62, с. 272). «Вронский между тем, - пишет Толстой, - несмотря на полное осуществление того, чего он желал так долго, не был вполне счастлив».

Кити однажды сказала об Анне: «Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней». И сама Анна всякий раз, когда чувствует, как является ей «дух борьбы», предсказывающий ссору с Вронским, вспоминает «дьявола».

1 «Л. П. Толстой в воспоминаниях современников», В 2-х томах, т. 1. М., 1955, с. 231-232.

Из этого можно было бы сделать вывод, что Толстой хотел изобразить Анну как некую злую силу, как демоническую или роковую женщину.

Но если бы Анна не понимала требований нравственного закона, не было бы у нее и чувства вины. Не было бы и никакой трагедии. А она близка Левину именно этим чувством вины, что и указывает на ее глубокую нравственную природу. «Мне, главное, надо чувствовать, что я не виноват», - говорит Левин. А разве не это чувство привело Анну в конце концов к полному расчету с жизнью?

Она искала нравственную опору и не нашла ее. «Все ложь, все обман, все зло». Не только страсти ее погубили. Вражда, разъединение, грубая и властная сила общественного мнения, невозможность реализовать стремление к независимости и самостоятельности приводят Анну к катастрофе.

Анна принадлежит определенному времени, определенному кругу, а именно - великосветскому аристократическому кругу. И трагедия ее в романе изображена в полном соответствии с законами, обычаями и нравами этой среды и эпохи.

Анна иронично и здраво судит о собственном окружении: «...это был кружок старых, некрасивых, добродетельных и набожных женщин и умных, ученых, честолюбивых мужчин». Впрочем, о набожности Лидии Ивановны, увлеченной спиритическими явлениями и «общением с духами», она была такого же скептического мнения, как об учености Каренина, почитывающего в свежем номере газеты статью о древних «евгюбических надписях», до которых ему, собственно говоря, не было никакого дела.

Бетси Тверской все сходит с рук и она остается великосветской дамой, потому что в совершенстве владеет искусством притворства и лицемерия, которое было совершенно чуждо Анне Карениной. Не Анна судила, а ее судили и осуждали, не прощая ей именно искренности и душевной чистоты. На стороне ее гонителей были такие мощные силы, как закон, религия, общественное мнение.

«Бунт» Анны встретил решительный отпор со стороны Каренина, Лидии Ивановны и «силы зла» - общественного мнения. Та ненависть, которую испытывает Анна к Каренину, называя его «злой министерской машиной», была лишь проявлением ее бессилия и одиночества перед могущественными традициями среды и времени.

«Нерасторжимость брака», освященная законом и церковью, ставила Анну в невыносимо трудные условия, когда сердце ее раздваивалось между любовью к Вронскому и любовью к сыну.

Она оказалась «выставленной у позорного столба» как раз в то время, когда в душе ее совершалась мучительная работа самосознания.

Каренин, Лидия Ивановна и другие страшны не сами по себе, хотя они уже приготовили «комки грязи», чтобы бросить ими в Анну. Страшна была та сила инерции, которая не позволяла им остановиться, «сознать себя». Но в то же время они осуждали Анну с полным сознанием своего права на осуждение. Это право давали им прочные традиции «своего круга». «Гадко смотреть на все это», - говорит Анна.

Социально-исторический взгляд Толстого на трагедию Анны был проницательным и острым. Он видел, что его героиня не выдержит борьбы со своей средой, со всей лавиной обрушившихся на нее бедствий. Вот почему он хотел сделать ее «жалкой, но не виноватой».

Исключительным в судьбе Анны было не только нарушение закона «во имя борьбы за подлинно человеческое существование», но и сознание своей вины перед близкими ей людьми, перед самой собой, перед жизнью. Благодаря этому сознанию Анна становится героиней толстовского художественного мира с его высоким идеалом нравственного самосознания.

4

Заканчивая «Войну и мир», книгу, полную исторического движения, борьбы и драматического напряжения, Толстой привел однажды старую французскую пословицу: «Les peuples heureux n’ont pas d’histoire» («Счастливые народы не имеют истории») 1 . Теперь семейная история, - «то, что произошло после женитьбы» 2 , - под пером Толстого наполнялась борьбой, движением и драматической напряженностью.

Что касается счастья, то оно, как особое, исключительное состояние, «не имеет истории». А брак, семья, жизнь - это не только счастье, но и «мудренейшее дело на свете» или «труднейшее и важнейшее дело жизни» (т. 20, с. 51), у которого есть и своя история.

Уже приготовляя рукопись романа к печати, Толстой вписал „эпиграф к первой части: «Все счастливые семьи похожи друг на

1 «Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой». СПб., 1911, с. 229.

2 С. Л. Толстой. Очерки былого. Тула, 1965, с. 41.

друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Далее следовало начало первой главы: «Все спуталось и смешалось в доме Облонских». Затем он решительной чертой слил эпиграф о текстом и слегка изменил следующую фразу. Так возникли два кратчайших введения в роман - философское: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», - и событийное: «Все смешалось в доме Облонских».

«Анна Каренина» отделена от «Войны и мира» всего несколькими годами. Но если, по словам Н. К. Гудзия, «Война и мир» - это «апофеоз здоровой, полнозвучной жизни, ее земных радостей и земных чаяний», то в «Анне Карениной» «господствует настроение напряженной тревоги и глубокого внутреннего смятения» 1 .

Кажется, что в романе, в противовес идиллическому представлению о «семейном счастье», Толстой задался целью исследовать феноменологию семейного несчастья. В одном из черновых вариантов он писал: «Мы любим себе представлять несчастие чем-то сосредоточенным, фактом совершившимся, тогда как несчастие никогда не бывает событие, а несчастие есть жизнь, длинная жизнь несчастная, то есть такая жизнь, в которой осталась обстановка счастья, а счастье, смысл жизни - потеряны» (т. 20, с. 370).

Тень разлада скользит по всей книге Толстого. Она особенно заметна именно в узком, домашнем кругу и принимает различные формы в доме Каренина, в семействе Облонского, в имении Левина, но остается «тенью», которая разъединяет близких людей. «Мысль семейная» приобретала особенную остроту, становилась тревожным фактором времени.

Один из ранних набросков романа назывался «Два брака». Название впоследствии Толстой переменил, но тема двух браков осталась в романе. Это прежде всего семейные истории Анны Карениной и Левина. Кажется, что они построены по контрасту, что Левин как тип счастливого человека противопоставлен несчастному Каренину. Но это не совсем так. Семья Каренина разрушается, несмотря на все его усилия сохранить «обстановку счастья» в своем доме. Каренин был решительным сторонником «нерасторжимости брака». «В вопросе, поднятом в обществе о разводе, - говорится в одном из черновиков романа, - Алексей Александрович и официально и частно был против» (т. 20, с. 267). Но Каренин, «и официально и частно», терпит поражение. Толстой как будто сочувствует Каренину и считает его взгляд на

1 Н. К. Гудзий. Лев Толстой. М., I960, с. 113-114.

семью верным, но, не погрешив против истины, рисует его беспомощным перед новыми веяниями времени и живой жизни. Ему не удается сохранить даже и видимость «обстановки счастья» в своем доме.

Левин тоже принадлежит к тем, кто считает брак нерасторжимым. Для него «обязанности к земле, к семье» составляют нечто целое. Но и он чувствует какую-то смутную тревогу, сознавая, что налаженный ход жизни нарушен.

В семейной истории Левина главная роль принадлежит Кити. Кити не то что понимает Левина, а прямо угадывает его мысли. Они были как бы предназначены друг для друга. Казалось бы, лучших условий для счастья при молодости и любви нельзя себе представить. Но у Кити есть одна черта, которая предвещает несчастье Левина. Она слишком себялюбива и свое себялюбие переносит на весь домашний уклад в Покровском. Чувства Левина, его внутренняя жизнь представляются ей принадлежащими лишь его совести, до которой ей нет дела. Она по-своему воспринимает и хранит форму счастья, не замечая того, что внутренней содержание, «смысл жизни» постепенно ускользает от нее. И так было до поры до времени. Отношения с женой стали усложняться по мере того, как Левина захватывала и увлекала идея опрощения, отказа от собственности и разрыва с дворянством и усадебным укладом, по мере того, как он вступает на путь, который он называл «жизнью по совести».

Если Каренин неудачлив в роли главы семьи, то Левину выпадает роль неудачника в «науке хозяйства». И как в семейном укладе он искал «опрощения», так в делах, касающихся хозяйства, приходит к мысли об «отречении»: «Это было отречение от своей старой жизни, от своих бесполезных знаний...» Залог и истоки возрождения семейного начала писатель искал в жизни патриархального крестьянства. Так, «мысль народная» в «Анне Карениной» вырастает из зерна «мысли семейной».

Мечта Левина об опрощении сливается с идеалом «трудовой и прелестной жизни». «Левин часто любовался на эту жизнь, - пишет Толстой, - часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этою жизнью...»

Во время сенокоса его поразило отношение крестьянина Ивана Парменова к жене, которая «вскидывала навилину высоко на воз», а тот «поспешно, видимо, стараясь избавить ее от всякой минуты лишнего труда, подхватывал, широко раскрывая руки, подаваемую охапку и расправлял ее на возу». «В выражениях обоих лиц была видна сильная, молодая, недавно проснувшаяся любовь».

Любовь была счастливым открытием Левина, так же как печальным откровением Каренина было сознание того, что любви больше нет. Счастья нет и в новой, «незаконной семье» Вронского. Нет любви и в семействе Облонских. «Все члены семьи и домочадцы чувствовали, что нет смысла в их сожительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более связаны между собой, чем они, члены семьи и домочадцы Облонских», - пишет Толстой.

В этом мире, утратившем «смысл любви», тревоги Левина были особенно значительными. Ему иногда кажется, что «от него зависит переменить ту столь тягостную праздную, искусственную и личную жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную жизнь», которую он впервые понял, глядя на Ивана Парменова во время сенокоса. Левин был уверен, что перемена эта зависит от него самого. Но жизнь распорядилась по-своему.

Внутренней основой развития сюжета в романе «Анна Каренина» является постепенное освобождение человека от сословных предрассудков, от путаницы понятий и «мучительной неправды» законов разъединения и вражды. Если жизненные искания Анны окончились катастрофой, то Левин через сомнение и отчаяние прокладывает свою определенную дорогу к народу, к добру и правде.

Он думает не об экономической или политической революции, а о революции духовной, которая, по его мнению, должна примирить интересы и создать «согласие и связь» между людьми вместо «вражды и несогласия».

«Надо только упорно идти к своей цели, и я добьюсь своего, - думал Левин, - и работать и трудиться есть из-за чего. Это дело не мое личное, а тут вопрос об общем благе. Все хозяйство, главное - положение всего народа, совершенно должно измениться. Вместо бедности - общее богатство, довольство; вместо вражды - согласие и связь интересов. Одним словом, революция, бескровная, но величайшая революция, сначала в маленьком кругу нашего уезда, потом губернии, России, всего мира. Потому что мысль справедливая не может не быть плодотворна».

«Теперь он, точно против воли, все глубже и глубже врезывался в землю, как плуг, так что уж не мог выбраться, не отворотив борозды», - пишет Толстой о Левине.

Трудно себе представить более глубокое и рельефное определение главной идеи романа, чем сопоставление исканий правды с извечным распахиванием почвы. Эта метафора - ядро социального, нравственного и художественного смысла «Анны

Карениной». И, по контрасту, какой яркой и «мгновенной» была последняя метафора Анны, последнее ее «воплощение», осветившее всю ее быструю и несчастную жизнь: «И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла».

5

Характеры и события в романе Толстого не укладываются в простые и однозначные определения. В разных обстоятельствах каждый из них раскрывается с новой и неожиданной стороны.

Каренин - это тип «высшего сановника». Человек медлительный, осторожный и методичный, он обо всем успел составить ясные и недвусмысленные суждения. В его действиях есть механическая, «заведенная» последовательность, граничащая с равнодушием и жестокостью. Но из этого не следует еще, что в Каренине нет человеческих чувств. Он готов простить Анну и прощает ее, когда она была при смерти, он протягивает руку примирения Вронскому, берет на себя заботу о дочери Анны.

И в характере Каренина есть своя психологическая динамика, столь характерная для героев Толстого. Не все сцены с Карениным даны в сатирическом освещении.

Вронский больше видит и чувствует, чем слышит и говорит. Так, во время свидания с Анной в саду казенной дачи Вреде он вдруг заметил, что «глаза ее со странною злобой смотрели на него из-под вуаля». Вронский любит «вести свои дела в порядке». Он хочет «учесться и уяснить свое положение, для того чтобы не запутаться» именно в то время, когда жизнь его совершенно запутывается.

Толстой строго выдерживал логику характеров, определяя возможные варианты разрешения конфликтов. А возможности неожиданных и резких поворотов сюжета возникали на каждом шагу.

У Левина есть свои искушения. Он готов был круто изменить жизнь. И тут перед ним возникали различные возможности, хотя у него не было еще готового ответа. «Иметь жену? Иметь работу необходимость работы? Оставить Покровское? Купить землю? Приписаться в общество? Жениться на крестьянке? Как же я сделаю это? - опять спрашивал он себя и не находил ответа».

Герои Толстого всегда идут неизведанными путями, но смысл толстовского психологического анализа заключается в выборе

единственных решений из множества свободных вариантов. Единственно возможный путь оказывается и наиболее характерным. «Характер - это то, в чем обнаруживается направление воли», - говорил Аристотель 1 .

Так, Левин находит ответы на вопросы и «закон добра» в своей душе. Роман завершается картиной мощной весенней грозы, когда Левин вдруг увидел звездное небо над своей головой. При каждой вспышке молнии яркие звезды исчезали, а потом, «как будто брошенные какой-то меткой рукой, опять появлялись на тех же мостах». И Левин почувствовал, что «разрешение его сомнений... уже готово в его душе».

Дарья Александровна Облонская решила покинуть дом своего мужа. Такое решение вполне соответствовало ее настроению, но не характеру. В конце концов она предпочла худой мир доброй ссоре. Она не только осталась дома, но и простила Стиву. Долли называет его «отвратительным, жалким и милым мужем».

Но иногда ей кажется, что все могло быть иначе. «Я тогда должна была бросить мужа, - храбро рассуждает Долли, - и начать жизнь сначала. Я бы могла любить и быть любима по-настоящему. А теперь разве лучше?» Толстой любуется искренностью Долли, не преуменьшая тяжести ее подвига. Роман Анны - «бросить мужа... любить и быть любимой по-настоящему» - не для Долли.

Ее искушает мысль о разрыве - Анне является надежда на примирение. «Та не я. Теперь я настоящая, я вся», - говорит она в бреду. Но примирение Анны с Карениным так же невозможно, как невозможен разрыв Долли со Стивой.

Кити Щербацкая уверяла себя, что она любит Вронского, и даже занемогла, когда он оставил ее. Между тем Долли была всегда уверена, что сердце Кити принадлежит Левину, для которого история его отношения к Щербацкой и вся история женитьбы была «мудренейшим делом», где он сам своим умом ничего решить не мог. И Долли оказалась пророчицей их счастья.

Герои Толстого вовлечены в сложные отношения, где личные цели и страсти, «заслоняя фонарь» (а «фонарем» Толстой называл совесть человека), уводят их все дальше и дальше от настоящих целей жизни, пока они, наконец, не «опомнятся», как это сделал Левин.

Толстой изображал жизнь во всей сложности ее отношений. В его романе нет «злодеев», как нет «Добротворовых» - этим нарицательным именем он называл вымышленные односторонние

1 Аристотель. Поэтика. М., 1957, с. 60.

характеры, отвергнутые русским романом. Его герои несвободны в своих делах и мнениях, потому что результаты их усилий осложнены противоборствующими стремлениями и не совпадают с первоначальными целями.

Так, он рисует Анну страдающей и искренней душой. Вот почему нельзя согласиться с теми критиками, которые называли писателя «прокурором» несчастной женщины, или, наоборот, - ее «адвокатом». В одном из писем он говорил, что Анна «оказалась дурного характера», что он «возится с ней» и что она «надоела ему». Он даже называет ее своей «воспитанницей». И заканчивает суждение о ней так: «Не говорите мне про нее дурного, или если хотите, то с ménagement (осторожностью), она все-таки усыновлена» (т. 62, с. 257).

6

Толстой не любил метафор как украшений стиля, но внутреннее строение его романа метафорично по своей природе. В каждой части «Анны Карениной» есть свои «ключевые слова», которые повторяются много раз и указывают на закономерные переходы в лабиринте сложной композиции романа.

В первой части все обстоятельства складываются под знаком «путаницы». Левин получает отказ Кити. Вронский покидает Москву. Анна не может понять, «вперед едет вагон или назад». На перроне «метель и ветер рванулись ей навстречу». Из этой метели, которая «рвалась и свистела между колесами вагонов, по столбам из-за угла станции», выходит Вронский. И Левину так же, как его брату Николаю, хочется «уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей». Но уйти некуда.

Во второй части события разворачиваются стремительно и неотвратимо. Левин замкнулся в своем имении в одиночество. Кити скитается по курортным городкам Германии. Один только Вронский торжествует, когда сбылась его «обворожительная мечта счастия», и не замечает, что Анна говорит: «Все кончено». На скачках в Красном селе Вронский неожиданно для себя терпит «постыдное, непростительное» поражение.

Это была уже не «путаница», а нечто другое, о чем начал догадываться Каренин. «Он испытывал чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, спокойно прошедший над пропастью по мосту и вдруг увидавший, что этот мост разобран и что там пучина. Пучина эта была - сама жизнь, мост - та искусственная жизнь, которую прожил Алексей Александрович».

Положение героев в третьей части характеризуется как «неопределенное». Анна остается в доме Каренина. Вронский служит в полку, Левин живет в Покровском. Они вынуждены принять решения, которые не совпадали с их желаниями. И жизнь оказалась опутанной «паутиной лжи». «Я знаю его! - говорит Анна о Каренине. - Я знаю, что он, как рыба в воде, плавает и наслаждается во лжи. Но нет, я не доставлю ему этого наслаждения, я разорву эту его паутину лжи, в которой он меня хочет опутать; пусть будет, что будет. Все лучше лжи и обмана!»

Избираемая Толстым метафора - «путаница», «пучина», «паутина лжи» - освещает и всех вместе его героев, и каждого из них в отдельности особенно резким светом. Так, в первой части романа луч направлен на Левина, во второй - на Анну, в третьей - на Каренина. Но закономерная связь переходов от одного состояния к другому нигде не нарушается.

В четвертой части романа между людьми, уже разделенными глухой враждой, устанавливаются отношения, разрушающие «паутину лжи», когда вдруг герои узнают друг в друге оскорбленных «ближних своих». Здесь рассказывается об отношениях Анны и Каренина, Каренина и Вронского, Левина и Кити, которые наконец встретились в Москве.

«Да, вы только себя помните, - сказал Каренин, - но страдания человека, который был вашим мужем, вам не интересны. Вам все равно, что вся жизнь его рушилась, что он пеле... педе... пелестрадал». Эти слова смутили Анну. «Нет, это мне показалось, - подумала она, вспоминая выражение его лица, когда он запутался на слове пелестрадал...»

Герои Толстого испытывают на себе воздействие двух враждебных сил: нравственного закона добра, сострадания и прощения и властной силы - «закона общественного мнения». Воздействие второй силы постоянно, а первая возникает лишь как прозрение, когда вдруг Анна пожалела Каренина и Вронский увидел его в новом свете - «не злым, не фальшивым, не смешным, но добрым, простым и величественным».

Ведущая тема пятой части романа - «избрание пути». Анна уехала с Вронским в Италию. Левин женился на Кити и увез ее в Покровское. Совершился «полный разрыв» с прежней жизнью. Левин на исповеди слышит слова священника: «Вы вступаете в пору жизни, когда надо избрать путь и держаться его». Здесь же появляется художник Михайлов со своей картиной «Христос перед судом Пилата», которая была художественным, пластическим выражением самой проблемы выбора между «силой зла» и «законом добра». И сама тема «избрания пути», столь важная для

пятой части и для всего романа, получает новое освещение и обоснование в тех сценах, где Анна и Вронский изображены как бы на фоне картины Михайлова.

У Каренина уже не было выбора, но и он избрал если не свой путь, то свою участь.

Он «не мог ничего сам решить, не знал сам, чего он хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его делами, на все отвечал согласием».

«Два брака» - сюжет шестой части романа. Толстой рассказывает о жизни Левина в Покровском и жизни Вронского в Воздвиженском, а также о разрушении дома Облонского в Ергушове. Так нарисованы сцены жизни «в законе» и «вне закона», картины «правильной» и «неправильной» семьи...

В седьмой части герои вступают в последнюю стадию духовного кризиса. Здесь совершаются события, по сравнению с которыми все другие должны были казаться ничтожными: рождение сына у Левина и смерть Анны Карениной, эти, по словам Фета, «два видимых и вечно таинственных окна: рождение и смерть» 1 .

И наконец, восьмая часть романа - это поиски «положительной программы», которая должна была осветить переход от личного к общему, к «народной правде».

Сюжетным центром этой части становится «закон добра». Левин приходит к твердому сознанию, что «достижение общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку».

7

Толстой называл «Анну Каренину» «романом широким, свободным». В основе этого определения - пушкинский термин «свободный роман». В «Анне Карениной» нет лирических, философских или публицистических отступлений. Между романом Пушкина и романом Толстого есть несомненная связь, которая проявляется в жанре, в сюжете и в композиции. Толстой, по словам М. Б. Храпченко, «продолжал пушкинские традиции обновления формы романа, расширения его художественных возможностей» 2 .

Не фабульная завершенность положений, а «творческая концепция» определяет в «Анне Карениной» выбор материала и

1 «Литературное наследство», т. 37-38. М., 1939, с. 224.

2 М. В. Храпченко. Лев Толстой как художник. М., 1978, с. 215.

открывает простор для развития сюжетных линий. Жанр свободного романа возникал и развивался на основе преодоления литературных схем и условностей. На фабульной завершенности положений строился сюжет в традиционном семейном романе, например, у Диккенса. Именно от этой традиции и отказался Толстой, хотя очень любил Диккенса как писателя.

«Я никак не могу и не умею положить вымышленным мною лицам известные границы - как-то женитьба или смерть, - пишет Толстой. - ...Мне невольно представлялось, что смерть одного лица только возбуждала интерес к другим лицам и брак представлялся большей частью завязкой, а не развязкой интереса» (т. 13, с. 55).

Новаторство Толстого служило не разрушению жанра, а расширению его законов. Бальзак в «Письмах о литературе» очень точно определил характерные особенности традиционного романа: «Как бы ни было велико количество аксессуаров и множество образов, современный романист должен, как Вальтер Скотт, Гомер этого жанра, сгруппировать их согласно их значению, подчинить их солнцу своей системы - интриге или герою - и вести их, как сверкающее созвездие, в определенном порядке» 1 .

Но в «Анне Карениной», так же как в «Войне и мире», Толстой не мог положить своим героям «известные границы». И его роман продолжался после женитьбы Левина и даже после гибели Анны. «Солнцем» толстовской романической системы является «мысль народная» или «мысль семейная», которая и ведет множество его образов, «как сверкающее созвездие, в определенном порядке».

В 1878 году в журнале M. M. Стасюлевича «Вестник Европы» (№ 4-5) была напечатана статья «Каренина и Левин». Автором этой статьи был А. В. Станкевич, брат известного философа и поэта Н. В. Станкевича. Он доказывал, что Толстой написал вместо одного - два романа. Как «человек сороковых годов», Станкевич откровенно придерживался старозаветных понятий о «правильном» жанре. Он иронически называл «Анну Каренину» романом de longue haleine («романом широкого дыхания»), сравнивая его со средневековыми многотомными повествованиями, которые некогда находили «многочисленных и благодарных читателей».

С тех пор философский и литературный вкус «очистился» настолько, что были созданы «непререкаемые нормы», нарушение которых не проходит даром для писателя. Станкевич доказывал,

1 См. об этом: Б. И. Буpсов. Лев Толстой и русский роман. М. - Л., 1963, с. 69.

что сюжетные линии толстовского романа параллельны, то есть независимы друг от друга. И на этом основании приходил к выводу, что в романе нет единства.

Мысль Станкевича много раз, осознанно и бессознательно, повторялась в обширной литературе об «Анне Карениной».

Термин «роман широкого дыхания» был широко распространен. И Толстой относился к нему без всякой иронии. Еще в 1862 году он признавался: «Так и тянет теперь к свободной работе de longue haleine - роман» (т. 60, с. 451). И в 1891 году писатель отметил в своем Дневнике: «Стал думать, как бы хорошо писать роман de longue haleine, освещая его теперешним взглядом на вещи» (т. 52, с. 5).

«Анна Каренина» была «романом широкого дыхания», где все события «освещены своеобразным взглядом автора». И термин «роман широкого дыхания», утратив свою ироническую окраску, мог бы войти в литературный оборот, если бы Толстой не определил свой излюбленный жанр проще и яснее - «роман широкий, свободный».

В свободном романе есть не только свобода, но и необходимость, не только широта, но и единство. Толстой особенно дорожил художественной цельностью своего романа, пластической связью идей и философской мыслью, положенной в его основу.

«Тот объем достаточен, - учил Аристотель, - внутри которого при непрерывном следовании событий по вероятности или необходимости может произойти перемена от несчастья к счастью или от счастья к несчастью» 2 . Так определяется и объем толстовского романа, где по необходимости и вероятности происходит перемена от несчастья к счастью и от счастья к несчастью в судьбе Левина и Анны Карениной.

1 «Письма Толстого и к Толстому». М., 1928, с. 223.

2 Аристотель. Поэтика, с. 64.

На повсеместное действие закона возмездия Толстой хотел указать эпиграфом к роману: «Мне отмщение, и Аз воздам».

Толстой был убежден в нравственной ответственности человека за каждое слово, за каждый поступок. «Во всем возмездие... во всем предел, его же не прейдеши», - утверждал писатель (т. 48, с. 118). Поэтому он иронически изображает Каренина, Лидию Ивановну, когда они хотят судить Анну.

Роман Толстого с его острой социальной проблематикой не мог пробудить восторга у «настоящих светских людей». «А, небось, чуют они все, - писал А. Фет, - что этот роман есть строгий неподкупный суд всему нашему строю жизни» 1 .

В одной из своих позднейших работ Толстой вновь вернулся к главной мысли своего романа: «Много худого люди делают сами себе и друг другу только оттого, что слабые, грешные люди взяли на себя право наказывать других людей. «Мне отмщение, и Аз воздам». Наказывает только бог и то только через самого человека» (т. 44, с. 95). Последняя фраза является переводом («наказывает только бог») и толкованием («и то только через самого человека») древнего изречения, которое Толстой взял эпиграфом к современному роману.

Но богом для Толстого была сама жизнь, а также тот нравственный закон, который «заключен в сердце каждого человека».

«Толстой указывает на «Аз воздам», - пишет Фет, - не как на розгу брюзгливого наставника, а как на карательную силу вещей...» 2 . Фет ясно чувствовал «карательную силу вещей», вечных законов нравственности, - «суда высшего порядка», - совести, добра и справедливости в искусстве Толстого. Писателю была очень хорошо известна эта, по существу, внерелигиозная, а именно историческая и психологическая трактовка идеи возмездия в его романе. И он был с ней вполне согласен. «Сказано все то, что я бы хотел сказать», - заметил он по поводу статьи Фета об «Анне Карениной» (т. 62, с. 339).

Таким образом, для Толстого все сводилось к внутреннему содержанию, к «ясности и определенности того отношения самого автора к жизни, которое пропитывает все произведение» 3 .

Во множестве сцен, характеров, положений современного романа строго выдержано художественное единство и единство

1 «Литературное наследство», т. 37-38, с. 220.

2 Там же, с. 234.

3 «Л. И. Толстой в воспоминаниях современников». В 2-х томах, т. 2. М., 1955, с. 60.

самобытно-нравственного отношения автора к предмету». Это придает гармоничность и стройность роману Толстого. «В области знания существует центр, - пишет Толстой, - и от него бесчисленное количество радиусов. Вся задача в том, чтобы определить длину этих радиусов и расстояние их друг от друга» 1 . Понятие «одноцентренности» было у Толстого важнейшим в его философии жизни, что и сказалось, в частности, на романе «Анна Каренина». Он так и построен, причем круг Левина более широк, чем круг Анны: история Левина начинается раньше, чем история Анны, и продолжается после ее гибели. И роман оканчивается не катастрофой на железной дороге (ч. VII), а моральными исканиями Левина и его попытками создать «положительную программу» обновления частной и общей жизни (ч. VIII).

Так, двумя кругами - сжимающимся и ведущим к отчаянию кругом жизни «исключений» и расширяющимся кругом полноты бытия и «настоящей жизни» - очерчен мир современного романа Толстого. В нем есть неотвратимая логика исторического развития, которая как бы предопределяет развязку и разрешение конфликта, и соотношение всех частей, в которых нет ничего лишнего, - признак классической ясности и простоты в искусстве.

«Есть разные степени знания, - рассуждал Толстой. - Полное знание есть то, которое освещает весь предмет со всех сторон. Уяснение сознания совершается концентрическими кругами» (т. 53, с. 45). Композиция «Анны Карениной» может служить идеальной моделью этой формулы Толстого, которая предполагает наличие некоей однородной структуры характеров и закономерное развитие «любимой мечты».

Концентричность, одноцентренность кругов событий в романе свидетельствует о художественном единстве эпического замысла Толстого.

«Роман широкий и свободный» - произведение большой эпической формы. Его объемность определяется содержательностью творческой концепции, а не количеством томов.

Толстой однажды обмолвился характерным признанием: «Надо написать кратко большой роман». Соединение таких понятий, как краткость и большой роман, было бы парадоксом, если бы оно не было законом свободного романа. Во всяком случае, Толстой имел все основания сказать и об «Анне Карениной»; «Мне кажется, что там нет ничего лишнего...»

1 Н. Н. Гусев. Два года с Л. Н. Толстым. М., 1973, с. 248.

8

«Анна Каренина» писалась в Ясной Поляне. Ближние Толстого узнавали в его книге знакомые картины, знакомых людей и даже самих себя. «Материал для нее (для «Анны Карениной») отец брал из окружающей его жизни, - пишет С. Л. Толстой. - Я знал многих лиц и многие эпизоды, там описанные. Но в «Анне Карениной» действующие лица не совсем те, которые жили на самом деле. Они только похожи на них. Эпизоды же комбинированы иначе, чем в жизни» 1 .

Роман, по словам Толстого, «имеет задачей, даже внешней задачей, описание целой человеческой жизни или многих человеческих жизней» (т. 30, с. 18).

И все же в историческом, познавательном смысле проблема прототипов всегда привлекает внимание исследователей и читателей. А роман «Анна Каренина» особенно богат «реалиями».

Сохранилось множество свидетельств современников о том, какие именно лица и события подали Толстому повод к изображению их на широком полотне современного романа. Это как бы подчеркивает его достоверность, иногда прямую «документальность».

Чувства и впечатления жизни писателя превращались в романе в бессмертные образы искусства. Пейзаж Москвы в «Анне Карениной» овеян лирическим настроением Левина, в котором угадываются живые черты Толстого.

Но в истории Левина и Кити воплощены не только ранние, поэтичные воспоминания Толстого о начальной поре его семейной жизни, но и некоторые черты более поздних, осложнившихся отношений. Уже в 1871 году Софья Андреевна Толстая записывала в своем дневнике: «...Что-то пробежало между нами, какая-то тень, которая разъединила нас... С прошлой зимы, когда и Левочка и я, мы были оба так больны, что-то переломилось в нашей жизни. Я знаю, что во мне переломилась та твердая вера в счастье и жизнь, которая была» 2 .

«Началось с той поры, - вспоминал Толстой в 1884 году, - 14 лет, как лопнула струна, и я сознал свое одиночество» (т. 49, с. 98). Значит, это произошло именно в те годы, когда он задумывал «Анну Каренину». Толстой по-прежнему хотел жить в согласии «с собой, с семьей», но у него возникали новые философские и жизненные побуждения, которые приходили в

1 С. Л. Толстой. Очерки былого. Тула, 1965, с. 54.

2 С. А. Толстая. Дневники. В 2-х томах, т. 1, с. 84.

противоречие с установившимся жизненным укладом барской усадьбы. То же тревожное ощущение было и у Левина. В каждом из героев Толстого есть нечто от его мироощущения, от его сознания мучительности самого процесса переоценки ценностей. Но дело не только в личном мироощущении писателя и не в особенностях характера его героев. Его личное мироощущение было неотделимо от общего веяния времени.

В своей «Исповеди» Толстой сказал: «Я жил дурно». Он имел в виду, что, живя «как все», не думая об «общем благе», заботился об «улучшении своей жизни», был погружен в привычный мир помещичьего усадебного быта. И вдруг ему открылась историческая и нравственная несправедливость этой жизни. Несправедливость «избытка» в сравнении с «бедностью народа».

И тогда у него возникло желание избавиться от жизни «в исключительных условиях эпикурейства», «удовлетворения похоти и страстям». «Я всеми силами стремился прочь от жизни, - пишет Толстой в «Исповеди». - Мысль о самоубийстве пришла мне так же естественно, как прежде приходили мысли об улучшении жизни» (т. 23, с. 12).

Толстой признавался, что должен был «употребить против себя хитрости», чтобы вдруг не привести мысль о самоубийстве в исполнение. То же беспокойство испытывает и Левин. «И, счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству, - пишет Толстой, - что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться».

В последней части романа Толстой рассказывает о встрече Левина с простым крестьянином Федором во время уборки урожая. «Было самое спешное рабочее время, когда во всем народе проявляется такое необыкновенное напряжение самопожертвования в труде, какое не проявляется ни в каких других условиях жизни и которое высоко ценимо бы было, если бы люди, проявляющие эти качества, сами ценили бы их, если б оно не повторялось каждый год и если бы последствия этого напряжения не были так просты».

«Необыкновенное напряжение самопожертвования», которое Левин увидел и почувствовал в народе, совершенно изменило образ его мыслей.

Левин как бы повторяет путь Толстого.

«Простой трудовой народ вокруг меня, - пишет Толстой в «Исповеди», - был русский народ, и я обратился к нему и к тому смыслу, который он придает жизни» (т. 23, с. 47), Только так он мог спастись от угрозы отчаяния.

Чувствуя свое «отпадение» (слово из «Исповеди») от верований, традиций, условий жизни «своего круга», Левин хотел понять жизнь тех, кто «делает жизнь», и «тот смысл, который он придает ей».

«...Жизнь моя теперь, - думает Левин, - вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее - не только не бессмысленна, какою была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»

Однако сближения «Анны Карениной» с «Исповедью» все же имеют свои пределы. В 1883 году Г. А. Русанов спросил Толстого: «Когда вы писали «Анну Каренину», вы уже перешли к нынешним воззрениям?» И Толстой ответил: «Нет еще» 1 .

В годы работы над романом Толстой не вел дневников. «Я все написал в «Анне Карениной», - говорил он, - и ничего не осталось» (т. 62, с. 240). В письмах к друзьям он иногда ссылался на «Анну Каренину». «Я многое, что я думал, старался выразить в последней главе апрельской книжки «Русского вестника», - пишет он Фету весной 1876 года (т. 62, с. 272).

И в самом деле, многие эпизоды «Анны Карениной» похожи на дневник или мемуары Толстого.

Левин пишет на ломберном столике начальные буквы тех слов, которые он хотел сказать Кити, а она угадывает их значение. Примерно так же произошло объяснение Толстого с С. А. Берс. «Я следила за его большой, красной рукой и чувствовала, что все мои душевные силы и способности, все мое внимание были энергично сосредоточены на этом мелке, на руке, державшей его» 2 , - вспоминает С. А. Толстая.

Самая фамилия Левина образована из имени Толстого: «Лёв Николаевич (как его называли в домашнем кругу). Фамилия Левина воспринималась именно в этой транскрипции (ср. упоминание о «Лёвине и Кити» в письме И. Аксакова к Ю. Самарину) 3 . Однако ни Толстой, ни его близкие никогда не настаивали на таком именно прочтении. Сходство Левина и Толстого несомненно, но так же несомненно и их различие. Об этом очень удачно сказал Фет: «Левин - это Лев Николаевич (не поэт)» 4 .

1 Г. А. Русанов. А. Г. Pусанов. Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом. Воронеж, 1972, с. 33.

2 С. А. Толстая. Дневники. В 2-х томах, т. 1, с. 481.

3 «Русская литература», 1960, № 4, с. 155.

4 Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями. М., 1962, с. 306.

«Константина Левина отец, очевидно, списал с себя, - замечает С. Л. Толстой, - но он взял только часть своего «я», и далеко не лучшую часть» 1 . Недаром Софья Андреевна шутя говорила Л. Н. Толстому: «Левочка, ты - Левин, но плюс талант. Левин - нестерпимый человек» 2 .

Фамилия эта в литературе тех лет не так уникальна, как может показаться на первый взгляд. Героя повести А. В. Станкевича «Идеалист» также зовут Левин. Повесть эта пользовалась определенным успехом. О ней много размышлял и писал А. Григорьев, считавший, что сущность характера «русского идеалиста» состояла в том, что он «прислушивался ко всем звукам жизни», «допрашивался смысла всех ее явлений», хотя не в силах был «принять сердцем» смысла действительности 3 . Повесть «Идеалист» была связана с воспоминаниями о Н. В. Станкевиче, которого Толстой очень любил, и с наследием идеалистов 40-х годов. Здесь уместно заметить, что и Левин в «Анне Карениной» был нарисован как тип «русского идеалиста», во многом противостоящего «новейшим веяниям» времени.

Анна Каренина, по утверждению Т. А. Кузминской, напоминает Марию Александровну Гартунг (1832 - 1919), дочь Пушкина, но «не характером, не жизнью, а наружностью». Толстой встретил М. А. Гартунг в гостях у генерала Тулубьева в Туле. «Ее легкая походка легко несла ее довольно полную, но прямую и изящную фигуру. Меня познакомили с ней, - рассказывает Т. А. Кузминская. - Лев Николаевич еще сидел за столом. Я видела, как он пристально разглядывал ее. «Кто это?»- спросил он, подходя ко мне. - M-me Гартунг, дочь поэта Пушкина. «Да-а, - протянул он, - теперь я понимаю... Ты посмотри, какие у нее арабские завитки на затылке. Удивительно породистые» 4 .

В дневнике С. А. Толстой сохранилась заметка: «Почему Каренина Анна и что навело на мысль о подобном самоубийстве?» С. А. Толстая рассказывает о трагической судьбе Анны Степановны Пироговой, которую несчастная любовь привела к гибели. Она уехала из дома «с узелком в руке», «вернулась на ближайшую станцию - Ясенки, там бросилась на рельсы под товарный поезд». Все это произошло вблизи Ясной Поляны в 1872 году.

1 С. Л. Толстой. Очерки былого, с. 54.

2 Т. А. Кузминская. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. Тула, 1960, с. 269.

3 Аполлон Григорьев. Литературная критика. М., 1967, с. 311-312.

4 Т. А. Кузминская. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне, с. 464-465.

Толстой ездил в железнодорожные казармы, чтобы увидеть несчастную. «Впечатление было ужасное» 1 , - пишет С. А. Толстая. Но в романе были изменены и мотивировка поступков, и самый характер событий.

По свидетельству современников, прототипом Каренина был «рассудительный» Михаил Сергеевич Сухотин, камергер, советник Московской дворцовой конторы. В 1868 году его жена, Мария Алексеевна Сухотина, добилась развода и вышла замуж за С. А. Ладыженского. Толстой был дружен с братом Марии Алексеевны - Д. А. Дьяковым и знал об этой семейной истории, которая отчасти могла послужить материалом для описания драмы Каренина.

Фамилия Каренин имеет литературный источник. «Откуда фамилия Каренин? - пишет С. Л. Толстой. - Лев Николаевич начал с декабря 1870 г. учиться греческому языку и скоро настолько освоился с ним, что мог восхищаться Гомером в подлиннике... Однажды он сказал мне: «Каренон - у Гомера - голова. Из этого слова у меня вышла фамилия Каренин». Не потому ли он дал такую фамилию мужу Анны, что Каренин - головной человек, что в нем рассудок преобладает над сердцем, то есть чувством?» 2 .

Прототипом Облонского обычно называют (в числе других лиц) Василия Степановича Перфильева, уездного предводителя дворянства, а затем - в 1878-1887 годах - московского губернатора. В. С. Перфильев был женат на П. Ф. Толстой, троюродной сестре Льва Николаевича. К слухам о том, что Облонский напоминает его своим характером, Перфильев, по утверждению Т. А. Кузминской, отнесся добродушно. Лев Николаевич не опровергал этого слуха.

Прочитав сцену завтрака Облонского, Перфильев однажды сказал Толстому: «Ну, Левочка, цельного калача с маслом за кофеем я никогда не съедал. Это ты на меня уж наклепал!» Эти слова насмешили Льва Николаевича» 3 , - пишет Т. А. Кузминская. По свидетельству других современников, Перфильев был недоволен тем, что Толстой «вывел» его в образе Облонского, и отнесся к толкам о сходстве с ним очень болезненно.

В характере Николая Левина Толстой воспроизвел многие существенные черты натуры своего родного брата - Дмитрия

1 «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников». В 2-х томах, т. 1. М., 1955, с. 153.

2 «Литературное наследство», т. 37-38. М., 1939, с. 569.

3 Т. А. Кузминская. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне, с. 322.

Николаевича Толстого. В юности он был аскетичен и строг. Затем произошел перелом в жизни Дмитрия. «Он вдруг стал пить, курить, мотать деньги и ездить к женщинам. Как это с ним случилось, не знаю, - рассказывал Толстой, - я не видал его в это время... И в этой жизни он был тем же серьезным, религиозным человеком, каким он был во всем. Ту женщину, проститутку Машу, которую он первую узнал, он выкупил и взял к себе... Думаю, что не столько дурная, нездоровая жизнь, которую он вел несколько месяцев в Москве, сколько внутренняя борьба укоров совести, - сгубили сразу его могучий организм» 1 .

В современном романе Толстого появляется и тип современного художника. Анна Каренина и Вронский во время итальянского путешествия посещают в Риме студию Михайлова. «Некоторые черты художника Михайлова, - пишет С. Л. Толстой, - напоминают известного художника И. Н. Крамского» 2 .

Однако Толстой изобразил в своем романе не Крамского как реальную личность, а самый тип «нового художника» из русской живописной школы в Риме, где долгие годы жил и работал Александр Иванов.

Это лицо обобщенное, более характерное, типичное для своего времени. В нем совмещаются некоторые черты многих художников, которых Толстой имел возможность наблюдать в Риме, в Петербурге и в Москве. Михайлов «воспитан в понятиях неверия, отрицания и материализма».

«Историческая школа», ее критическое отношение не только к церковной живописи, но и к религии, новая постановка нравственных проблем - все это очень занимало Толстого в годы писания «Анны Карениной», накануне «духовного перелома».

Осенью 1873 года И. Н. Крамской писал портрет Толстого в Ясной Поляне. Их беседы во время сеансов о мировоззрении и творчестве, о старых мастерах подали Толстому мысль ввести в роман целую серию сцен с участием художника Михайлова. Это были сцены вполне в духе времени.

Реальные факты действительности входили в роман в преобразованной форме, подчиняясь творческой концепции Толстого. Поэтому невозможно отождествление героев «Анны Карениной» с их реальными прототипами, хотя Толстой в черновиках иногда называл романических героев именами близко знакомых людей, чтобы яснее видеть их перед собой во время работы. «Я бы очень

1 П. И. Бирюков. Биография Л. Н. Толстого, т. I. М., 1923, с. 133.

2 «Литературное наследство», т. 37-38, с. 582.

сожалел, - сказал однажды Толстой, - ежели бы сходство вымышленных имен с действительными могло бы кому-нибудь дать мысль, что я хотел описывать то или другое действительное лицо... Нужно наблюдать много однородных людей, чтобы создать один определенный тип» 1 .

***

«Анна Каренина» - современный роман. И современность его заключается не только в актуальности проблематики, но и в живых подробностях эпохи, нашедших отражение в романе. В «Анне Карениной» есть датированные эпизоды - проводы добровольцев (ч. VIII) - лето 1876 года.

Если идти от этой даты к началу романа, то весь хронологический порядок событий проясняется с полной отчетливостью. Недели, месяцы и годы Толстой отмечал с такой последовательностью и точностью, что он мог бы повторить слова Пушкина: «Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю» 2 .

Анна Каренина приехала в Москву в конце зимы 1873 года (ч. I). Трагедия на станции Обираловка произошла весной 1876 года (ч. VII). Летом того же года Вронский уехал в Сербию (ч. VIII). Хронология романа строилась не только на календарной последовательности событии, но и на определенном выборе подробностей из современной жизни.

Так появляются в романе упоминания о самарском голоде и Хивинском походе (1873 г.), о всеобщей воинской повинности и воскресных школах (1874 г.), о проекте памятника Пушкину и университетском вопросе (1875 г.), о Милане Обреновиче и русских добровольцах (1876 г.).

Много ценных наблюдений над историческими реалиями романа собрано в комментарии В. Саводника к двухтомному изданию «Анны Карениной» (М. - Л., 1928), в статьях С. Л. Толстого «Об отражении жизни в «Анне Карениной» («Литературное наследство», т. 37-38) и Н. К. Гудзия «Замыслы Льва Толстого и их воплощение» («Новый мир», 1940, № 11-12), а также в книгах В. А. Жданова «Творческая история «Анны Карениной» (М., 1957) и H. H. Гусева «Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1870 по 1881 год» (М., 1963).

1 A. H. Mошин. Ясная Поляна и Васильевка. СПб., 1904, с. 30-31.

2 А. С. Пушкин. Собр. соч., т. IV. М., 1975, с. 164.

9

Работа Толстого над романом «Анна Каренина» продолжалась до 1878 года, когда наконец эта книга вышла в свет отдельным трехтомным изданием. Это было первое издание знаменитого романа Толстого, который с 1875 по 1877 год печатался в журнале «Русский вестник».

«Анна Каренина» по выходе в свет имела огромный успех. Всякая новая глава романа «подымала все общество на дыбы, - пишет одна из современниц, - и не было конца толкам, восторгам, и пересудам, и спорам, как будто дело шло о вопросе, каждому лично близком» 1 . В этом смысле успех «Анны Карениной» превосходил успех «Войны и мира».

Однако мнения критиков разделились решительным образом. M. H. Катков, редактор консервативного журнала «Русский вестник», которому не без труда и при посредничестве Н. Н. Страхова удалось получить право первой публикации романа, отказался печатать эпилог «Анны Карениной» из-за суждений Толстого о русских добровольцах в Сербии, но поспешил дать свое истолкование новой книги Толстого.

Уже в майском номере журнала за 1875 год появилась «полуредакционная» статья «По поводу нового романа гр. Толстого» 2 , подписанная начальной буквой «А». Автором этой статьи был В. Г. Авсеенко, критик и романист катковского круга.

Авсеенко утверждал, что «Анна Каренина» - это, прежде всего, великосветский роман, а сам Толстой - художник, принадлежащий к школе «чистого искусства». Социальный смысл романа был сведен к воспеванию «наследственности культуры, чего вообще недостает нашему обществу». Автора несколько смущали крестьянские сцены в романе и мужицкие пристрастия Левина, зато он был в восторге от сцены бала и множества великосветских лиц, хотя и освещенных, по его мнению, слишком «объективно».

Статьи Авсеенко удивляли Достоевского. «Авсеенко, - пишет Достоевский в «Дневнике писателя», отвечая на его критику, - изображает собою как писатель деятеля, потерявшегося на обожании высшего света. Короче, он пал ниц и обожает перчатки, карету, духи, помаду, шелковые платья (особенно тот момент, когда дама садится в кресло, а платье зашумит около ее ног и

1 «Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой». СПб., 1911, с. 273.

2 «Русский вестник», 1875, № 5, с. 400-420.

стана) и, наконец, лакеев, встречающих барыню, когда она возвращается из итальянской оперы» 1 .

Называя «Анну Каренину» «великосветским романом», критик «Русского вестника» как бы бросал вызов демократической журналистике. И этот вызов не остался без ответа. «Русский вестник» - монархический и великосветский журнал - превозносил новое сочинение Толстого. Этого было достаточно, чтобы вызвать бурю негодования в радикальной прессе.

За перо взялся П. Н. Ткачев, критик и публицист демократического журнала «Дело», одного из самых распространенных изданий 70-х годов. Если статьи Авсеенко (а он написал серию статей о романе в «Русском вестнике» и в газете «Русский мир») можно назвать дифирамбом великосветскому роману, то статьи Ткачева (он выступал под псевдонимом «П. Никитин») следовало бы назвать памфлетами на Толстого и его истолкователя.

Кажется, однако, что Ткачев слишком доверял истолкователю и судил о романе главным образом по тому, что о нем писалось в «Русском вестнике». Важнейшая статья Ткачева называлась «Салонное художество» 2 . Название весьма характерное, заключающее в себе прямую оценку романа и определяющее отношение критика к нему.

Ткачев, по существу, повторил весьма шаткие утверждения Авсеенко. Только переменился «знак»: то, что было сказало с умилением, повторялось с отвращением; а в том, что это роман из великосветской жизни, написанный по законам «чистого искусства», оба критика были совершенно согласны.

Толстой статьи такого рода считал обобщением всех превратных мнений о своем романе. «И если близорукие критики думают, - говорил он, - что я хотел описывать только то, что мне нравится, как обедает Облонский и какие плечи у Анны Карениной, то они ошибаются» (т. 62, с. 268-269).

Куда более сложным было отношение к роману в «Отечественных записках». Толстой вдруг, казалось бы, утратил доверие самых проницательных критиков своего времени. Даже Некрасов, предлагавший Толстому печатать «Анну Каренину» в «Отечественных записках», после того как роман появился в «Русском вестнике», как будто бы совершенно охладел к Толстому.

Не обманулся «великосветской» тематикой романа лишь Н. К. Михайловский. В своих обозрениях, печатавшихся в

1 Ф. М. Достоевский. Полн. собр. соч., т. 10. СПб., 1895. с 133.

2 «Дело», 1878, № 2, 4.

«Отечественных записках» под названием «Записки профана», он отмечал явное и коренное отличие романа Толстого от общего направления журнала «Русский вестник» и в особенности от статей Авсеенко.

Салтыков-Щедрин, игравший руководящую роль в «Отечественных записках» 70-х годов, резко отзывался о романе. Он ясно видел, что роман Толстого эксплуатируется в корыстных целях реакцией. И у него поднималось чувство гнева и против «консервативной партии», и против «аристократического» и «антинигилистического», по определению «Русского вестника», романа 1 .

Впоследствии, когда роман был опубликован целиком, Салтыков-Щедрин не повторял этих резких слов осуждения, сказанных в пылу ожесточенной журнальной полемики. Нельзя думать, что он не «понял» или не оценил искусства Толстого и огромного социального смысла «Анны Карениной».

Наконец в 1877 году в «Отечественных записках» появилась итоговая статья, в которой все содержание романа было приведено к абсурду 2 .

Между тем Катков не знал, как ему отделаться и от романа, и от его автора. В 1877 году он анонимно напечатал в «Русском вестнике» (№ 7) статью «Что случилось по смерти Анны Карениной».

Это был отбой по всем пунктам, отречение от романа. «Идея целого не выработалась... Текла плавно широкая река, но в море не впала, а потерялась в песках. Лучше было заранее сойти на берег, чем выплыть на отмель». - Таким был приговор «Русского вестника».

Судьба «Анны Карениной» складывалась драматически. «Великосветский роман», «салонное художество» - это были, в сущности, формулы осуждения. На стороне Толстого оставались лишь читатели, которые открывали в его романе нечто большее, чем то, что видели критики. Исходя из определений Авсеенко и Ткачева, нельзя было объяснить читательский успех романа.

Во всеуслышание сказал об «Анне Карениной» как о великом художественном произведении только Достоевский. Он посвятил роману статью под названием «Анна Каренина, как факт особого значения».

Для Достоевского «Анна Каренина» была, прежде всего, не великосветским, а именно современным романом. В Толстом он

1 M. E. Салтыков-Щедрин. Собр. соч. в 20-ти томах, т. 18, кн. 2. М., 1975, с. 180-181.

2 «Отечественные записки», 1877, № 8, с. 267-268.

видел художника, принадлежащего к великой «плеяде Пушкина», что свидетельствовало не о склонности к «чистому искусству», а о непреходящей силе художественной правды и простоты.

«Анна Каренина» поразила современников не только «вседневностыо содержания», но и «огромной психологической разработкой души человеческой», «страшной глубиной и силой», «небывалым, - как говорил Достоевский, - доселе у нас реализмом художественного изображения».

У Достоевского было свое отношение к тем проблемам, которые затрагивал Толстой. Он говорил об «извечной виновности человека», осуждал «лекарей социалистов», стремился «неоспоримо разрешить вопрос».

По этим высказываниям скорее можно судить о Достоевском и его мировоззрении, чем о Толстом, столь велика была между ними разница. Любопытно, что Толстой «пропустил» статью Достоевского и никогда о ней не говорил, даже как будто и не читал ее.

Но Достоевский первый указал на великое художественное значение романа Толстого. «Анна Каренина» есть совершенство как художественное произведение, - писал Достоевский, - ...и такое, с которым ничто подобное из европейских литератур в настоящую эпоху не может сравниться» 1 . История русской и мировой литературы подтвердила правоту этих слов великого писателя.

Роман Толстого «Анна Каренина» переведен на многие языки мира. Из книг и статей, посвященных этому произведению, можно составить целую библиотеку. «Я без колебаний назвал «Анну Каренину» величайшим социальным романом во всей мировой литературе», - пишет современный немецкий писатель Томас Манн 2 .

В романе Толстого «отрицание жизни», «уход от действительности» сменяется уважением к жизни и ее настоящим делам и заботам, к жизни человека и требованиям его души. Поэтому роман, несмотря на трагический сюжет, производит жизнеутверждающее впечатление.

Как-то Толстой заметил: «Ежели бы мне сказали, что то, что я напишу, будут читать теперешние дети лет через 20 и будут над ним плакать и смеяться, и полюблять жизнь, я бы посвятил ему всю жизнь и все свои силы» (т. 61, с. 100).

1 Ф. М. Достоевский. Полн. собр. соч., т. 11. СПб., 1895, с. 247.

2 Т. Манн. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 10. М., 1960, с. 264.

Эти слова были сказаны более ста лет назад. И далекие потомки Толстого вновь и вновь склоняются над его книгами и учатся по ним понимать и любить жизнь. Толстой и в наши дни остается великим художником, который, по словам Леонида Леонова, «повелением пера внушает читателю любое из спектра человеческих чувств - всегда с оттенком наивного, как при чуде, удивления, - оно неслышно преобразует человеческую душу, делая ее стойче, отзывчивее, непримиримей к злу» 1 .

1 Леонид Леонов. Слово о Толстом. М., 1901, с. 35.

Бабаев Э.Г. Комментарии. Л.Н. Толстой. [Т. 9] // Л.Н. Толстой. Собрание сочинений в 22 тт. М.: Художественная литература, 1982. Т. 9. С. 417-449.

Однажды американского писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе Уильяма Фолкнера попросили назвать три лучших романа в мировой литературе, на что он, не задумываясь, ответил: «“Анна Каренина”, “Анна Каренина”, и ещё раз “Анна Каренина”»…

Лев Толстой начал писать один из самых известных романов в истории русской литературы в 1873 году. Вся читающая Россия сгорала от нетерпения в ожидании новых глав «Анны Карениной», которые печатались в «Русском вестнике», однако работа над книгой шла тяжело — автор поставил точку лишь 17 апреля 1877 года.

«Невыносимо противно»

В конце 1874 года Толстой решился отдать в «Русский вестник» первые главы романа (который был ещё очень далёк от своего завершения), и теперь ему «поневоле» нужно было заниматься книгой, чтобы успевать за ежемесячным журналом.

Иногда он садился за работу с удовольствием, а иногда восклицал: «Невыносимо противно », «Боже мой, если бы кто-нибудь за меня кончил “Анну Каренину ”» или «Моя Анна надоела мне, как горькая редька ».

Только у первой части романа было десять редакций, всего же объём работы над рукописью составил 2560 листов.

«Неудачный» эпилог

К весне 1877 года Толстой уже мечтал поскорее закончить с «Анной Карениной», чтобы «опростать место для новой работы ». Однако редактор журнала Михаил Катков оказался недоволен содержанием эпилога, так как в нём в отрицательном свете выставлялось добровольческое движение в России в пользу восставших сербов.

Поэтому в очередном номере «Русского вестника» вместо эпилога появилась анонимная заметка «Что случилось по смерти Анны Карениной», в которой сообщалось:

«В предыдущей книжке под романом “Анна Каренина” выставлено “Окончание следует ”. Но со смертью героини, собственно, роман кончился. По плану автора следовал бы еще небольшой эпилог листа в два, из коего читатели могли бы узнать, что Вронский в смущении и горе после смерти Анны отправляется добровольцем в Сербию и что все прочие живы и здоровы, а Левин остается в своей деревне и сердится на славянские комитеты и на добровольцев. Автор, быть может, разовьет эти главы к особому изданию своего романа ».

Ай да Пушкин!

Толстой сел за работу над «Анной Карениной» под впечатлением от прозы Пушкина. Об этом говорят и свидетельства Софьи Толстой, и собственные записи автора.

В письме литературному критику Николаю Страхову Толстой сообщал:

«...Я как-то после работы взял этот том Пушкина и, как всегда (кажется, седьмой раз), перечел всего, не в силах был оторваться и как будто вновь читал. Но мало того, он как будто разрешил все мои сомнения.

Не только Пушкиным прежде, но ничем я, кажется, никогда я так не восхищался: “Выстрел”, “Египетские ночи”, “Капитанская дочка”!!! И там есть отрывок “Гости собирались на дачу”. Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман, который я нынче кончил начерно, роман очень живой, горячий и законченный, которым я очень доволен и который будет готов, если бог даст здоровья, через две недели».

Но через две недели роман не был готов — Толстой продолжал работать над «Анной Карениной» ещё три года.

На станции

Толстого не раз упрекали в том, что он слишком жестоко поступил с Анной, «заставив её умереть под вагоном». На что писатель отвечал:

«Однажды Пушкин сказал своему приятелю: “Представь, какую штуку выкинула моя Татьяна. Она вышла замуж. Этого я от неё не ожидал”. То же я могу сказать про Анну. Мои герои делают то, что они должны делать в действительной жизни, а не то, что мне хочется».

Станция Обираловка

Местом действия для самоубийства Карениной Толстой избрал подмосковную железнодорожную станцию Обираловку, и сделал это не случайно: в то время нижегородская дорога была одной из основных промышленных магистралей, по ней часто ходили тяжело груженные товарные поезда.

В годы написания романа станцией пользовались в среднем 25 человек в день, а в 1939 году она была переименована в Железнодорожную.

Наследница поэта

Внешность Анны Карениной Толстой во многом срисовал с дочери Александра Пушкина Марии Гартунг. От неё же Карениной досталась и причёска, и любимое ожерелье:

«Причёска её была незаметна. Заметны были только, украшая её, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивающиеся на затылке и висках. На точеной крепкой шее была нитка жемчугу».

С наследницей великого поэта Толстой познакомился в Туле за 5 лет до написания романа. Как известно, обаятельность и остроумие выделяли Марию среди других женщин того времени, и она сразу приглянулась писателю.

Устинов Е. Портрет М.А. Гартунг.

Однако дочь Пушкина ни под какой поезд, конечно же, не бросалась и даже пережила Толстого почти на десятилетие. Она скончалась в Москве 7 марта 1919 года в 86-летнем возрасте.

«Редкие» женщины

Ещё одним прототипом для Карениной послужила некая Анна Пирогова, которая в 1872 году в окрестностях Ясной Поляны бросилась под поезд из-за несчастной любви. По воспоминаниям жены писателя Софьи Толстой, Лев Николаевич даже ездил в железнодорожные казармы, чтобы увидеть несчастную.

Кроме того, в роду Толстых было сразу две женщины, ушедших от мужей к любовникам (что в те времена было весьма редким явлением). Литературоведы уверены, что их судьбы оказали не меньшее влияние на образ и характер Карениной.

Вместо дневника

Константин Лёвин — один из самых сложных и в то же время автобиографичных образов в творчестве писателя. Во время написания «Анны Карениной» Толстой даже прекратил вести свои дневники, так как его мысли и чувства отражались в работе над образом этого провинциального помещика.

Сегодня фамилию Лёвина чаще всего произносят через букву «е», сам же Толстой произносил её через «ё», что лишний раз указывает на его связь с героем (современники звали Толстого не Лев, а Лёв).

Лёвина, как и самого автора, интересовали вопросы, которые игнорировала большая часть общества: нужно ли образование крестьянам, и что случится, если его дать? Даже внутренний кризис, который переживал Лёвин, исследователи соотносят с жизненным кризисом автора.

Герой-любовник

Одним из прототипов графа Вронского из романа Льва Толстого «Анна Каренина» литературная критика традиционно называет полковника Николая Раевского (1839-1886 гг.) – представителя знаменитой династии прославленных военных Российской империи.

Николай Николаевич Раевский — старший внук прославленного генерала Н.Н. Раевского.

Николай Раевский-третий – был внуком героя Отечественной войны 1812 года генерала Николая Раевского чей подвиг Толстой описал на страницах романа «Война и мир» и сыном Николая Раевского-второго, основателя г. Новороссийск.

Также образ одного из главных героев романа был близок поэту Алексею Константиновичу Толстому, ради которого Софья Андреевна Бахметева ушла от своего мужа — эта история наделала в свете много шума.

«Молодец баба»

В середине 1930-х годов, во время работы над юбилейным изданием сочинений Толстого, литературоведы исследовали рукописный фонд «Анны Карениной» и определили, что изначально роман начинался не со знаменитых слов «Всё смешалось в доме Облонских», а со сцены в салоне будущей княгини Тверской.

Называлась эта черновая рукопись «Молодец баба», а главную героиню сначала звали Татьяной, потом Наной (Анастасией) и лишь позже она стала Анной.

«Принцип Анны Карениной»

Роман открывает фраза: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», — на основании которой учёные вывили так называемый «принцип Анны Карениной».

Этот принцип описывает ситуации, когда успех какого-либо дела возможен лишь при одновременном наличии целого ряда факторов и используется в различных областях — от кризисов адаптации при смене климатических условий до смены спадов и подъёмов на финансовых рынках.

Критиков возмутил роман Толстого. Анну Каренину называли безнравственной и аморальной — то есть «в реальности» читатели к ней относились точно так же, как и светские персонажи в книге.

«Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,
Что женщине не следует "гулять"
Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,
Когда она жена и мать».

Как и во всех других случаях, Толстому долго не давалось начало его романа. Одиннадцать раз начинал он «Анну Каренину», отбрасывая одну за другой не удовлетворявшие его страницы. В одном из ранних набросков Толстой дал роману заглавие «Молодец-баба» 2. Вслед за этим заглавием возникали другие: «Две четы», «Два брака». Однако ни одно из них не закрепилось за произведением. В ранних набросках романа его героиней была светская женщина, которую звали Татьяна Ставрович, не похожая на Анну Каренину ни характером, ни внешним видом, ни поведением. Когда была напечатана «Война и мир», читатели старались угадать реальных прототипов того или иного действующего лица романа. То же самое пытались делать и первые читатели «Анны Карениной». Более сорока лет назад в печати появилось замечательное исследование «Об отражении жизни в «Анне Карениной», написанное старшим сыном Толстого Сергеем Львовичем. Автором этого труда были указаны многие из современников писателя, з той или иной мере послужившие «моделями» для персонажей романа.

Мемуаристы сообщают и о других знакомых Толстому женщинах, судьбы которых чем-то напоминают судьбу героини его романа. Одной из них была сестра Д. А. Дьякова - друга Толстого в молодости. Звали ее Марией Александровной. Супружеская жизнь М. А. Дьяковой-Сухотиной сложилась очень несчастливо, и в семье Толстых ей очень сочувствовали. Но прототипы и «модели» - это, по меткому слову Толстого, всего только «первообразы», над которыми ведется творческая работа художника. «Взяты от реальных лиц.- К. Л.) только, так сказать, скелеты,- пишет и Сергей Львович,- плоть и кровь того или другого лица романа взяты не только от одного человека, но и от других людей, родственных ему по типу. Поэтому можно утверждать, что все действующие лица Толстого - собирательные типы, а не портреты». Однако созданные Толстым художественные образы обладают такой силой обобщения, что многим современникам писателя казалось, что за ними стоят реальные, хорошо знакомые люди.

Эта переходная, сложная эпоха отразилась не только в чувствах, мыслях, настроениях действующих лиц романа «Анна Каренина», но и в общей тональности произведения, в мотивах тревоги и смятения, с которыми борются и не могут справиться трагически гибнущая Лнна, ни счастливый семьянин, деятельный, ищущий истину Левин, ни пытавшийся покончить с собою Вронский, ни разоряющий своих детей добродушный кутила Облонский, ни закованный в броню ложных представлений о морали и нравственности сановник Каренин. Говоря о романе как «лабиринте сцеплений», Толстой уподоблял его самой жизни, которую он сравнивал с «многоголосной музыкой». Поняв и пережив музыку самой жизни, запечатленную в сценах «романа широкого, свободного», каким виделась Толстому «Анна Каренина», невозможно не уловить ее лейтмотивов. Они связаны прежде всего с судьбами главных героев романа.

Начав «Анну Каренину» словами «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», Толстой как бы предваряет читателей, что его внимание в романе будет обращено более всего на семьи несчастливые. Однако история «счастливой семьи» Левина подвергается здесь также подробному и глубокому исследованию. На ее примере Толстой убеждает нас в том, что человека честного и думающего, каким предстает перед нами Константин Левин, от бурь века не может спасти семья, даже если она основана на супружеском счастье. Ощущая «недовольство своей деятельностью и смутную надежду найти поправки всему этому», он испытывал «чувство внутренней тревоги и близкого разрешения».
В главах романа, насыщенных атмосферой тревоги, ожидания «развязок», более всего сходятся развивающиеся параллельно сюжетные линии Анны и Левина. К мысли о неблагополучии тех миров; в которых проходит их жизнь и складываются их судьбы, приводит анализ всего сложного лабиринта «сцеплений», определяющих взаимоотношения главных героев с другими действующими лицами романа, с их ближайшей средой. Взаимоотношения эти драматичны, а для Анны Карениной - трагичны. Брак Анны с Карениным был «устроен» ее теткой как брак по расчету. Анна стала женой человека, который «всю жизнь свою… прожил и проработал в сферах служебных, имеющих дело с отражениями жизни». Решающая черта характера Каренина заключалась в том, что «каждый раз, когда он сталкивался с самою жизнью, он отстранялся от нее». Не могло не случиться то, что случилось: жизнелюбивая Анна пошла навстречу жизни, оставила Каренина.

Далек от интересов подлинной жизни и граф Алексей Вронский с его искусственным «сводом правил» светского человека. Не напрасно Левин испытывает чувство тревоги за Анну, думая, что «Вронский не вполне понимает ее». Не случайно уже первые встречи Анны и Вронского освещены светом неминуемой беды. Возвращаясь от Бетси Тверской, где она виделась с Вронским, «Аииа шла опустив голову и играла кистями башлыка. Лицо ее блестело ярким блеском; но блеск этот был ие веселый,- он напоминал страшный блеск пожара среди темной ночи».

Искусственность дома Каренина в Петербурге и дома Вронского в его имении Воздвиженсное заметила чуткая ко всякой фальши Долли - жена Степана Аркадьевича Облонского, которую автор романа называет «безукоризненно нравственной женщиной».

Из одной искусственной обстановки Анна попала в другую. В сцене ночного объяснения с Долли Анна говорит об оставленном ею сыне Сереже и Вронском: «Только эти два существа я люблю, и одно исключает другое. Я не могу их соединить, а это мне одно нужно. А если этого нет, то все равно. Все, все равно. И как-нибудь кончится, и потому я не могу, не люблю говорить про это. , Так ты не упрекай меня, не суди меня ни в чем. Ты не можешь со своей чистотой понять того, чем я страдаю… Я не стою презрения. Я именно несчастна. Если кто несчастен, так это я,- выговорила она и, отвернувшись от нее, заплакала». Здесь словами самой героини Толстой выразил важнейшую причину трагической безысходности ее положения. И здесь же показано отношение Толстого к той коллизии, разрешить которую героиня романа хотела, но не могла. Семью Анны и Вронского высоконравственная Долли считает «неправильной семьей», поскольку она возникла ценой разрушения семьи Каренина. Пострадал не только Каренин, но и лишенный материнской заботы и ласки маленький Сережа. О его необычном сиротстве не могут забыть ип Аппа, ни Вронский. «Ребенок этот,- говорит Толстой,- с своим наивным взглядом иа жизнь был компас, который показывал им степень их отклонения от того, что они икали, но не хотели знать».

В окончательном тексте романа образ его главной героини соткан из многих и не только положительных черт. Анна не идеализированная, «голубая» героиня семейного романа. Она бывала и резкой, раздраженной, придирчивой и даже несправедливой в своих оценках не понравившихся ей людей. Она была земным, живым, страстным, увлекающимся человеком. «…Я живая,- говорит она о себе, я не виновата, что бог меня сделал такою, что мне нужно любить и жить». Единственный раз встретившись с Анной, проницательный и чуткий Левин сумел понять в ней самое главное: «Кроме ума, грации, красоты, в ней была правдивость. Она от него не хотела скрывать всей тяжести своего положения».

Однажды известного американского писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе Уильяма Фолкнера попросили назвать три лучших романа в мировой литературе, на что он, не задумываясь, ответил: «Анна Каренина», «Анна Каренина», и ещё раз «Анна Каренина».

17 апреля 1877 г. Лев Толстой завершил свой знаменитый роман «Анна Каренина», над которым работал более четырех лет. Если «Войну и мир» великий русский классик называл «книгой о прошлом», в которой описывал прекрасный и возвышенный «целостный мир», то «Анну Каренину» он называл «романом из современной жизни», где царит хаос добра и зла.

Толстой начал писать один из самых известных романов в истории русской литературы в 1873 г. Он давно уже планировал написать такую книгу, в котором опишет любовь и жизнь падшей, с точки зрения общества, женщины. Как начать роман, писатель придумал почти сразу.

В конце 1874 г. Толстой решился отдать в «Русский вестник» первые главы романа (который был ещё очень далёк от своего завершения), и теперь ему «поневоле» нужно было заниматься книгой, чтобы успевать за ежемесячным журналом. Иногда он садился за работу с удовольствием, а иногда восклицал: «Невыносимо противно» или «Моя Анна надоела мне, как горькая редька».

Вся читающая Россия сгорала от нетерпения в ожидании новых глав «Анны Карениной», однако работа над книгой шла тяжело. Только у первой части романа было десять редакций, всего же объём работы над рукописью составил 2560 листов.

Толстой сел за работу над книгой под впечатлением от прозы Пушкина. Об этом говорят и свидетельства Софьи Толстой, и собственные записи автора.

В письме литературному критику Николаю Страхову Толстой сообщал: «...Я как-то после работы взял этот том Пушкина и, как всегда (кажется, седьмой раз), перечел всего, не в силах был оторваться и как будто вновь читал. Но мало того, он как будто разрешил все мои сомнения. Не только Пушкиным прежде, но ничем я, кажется, никогда я так не восхищался: «Выстрел», «Египетские ночи», «Капитанская дочка»!!! И там есть отрывок «Гости собирались на дачу». Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман, который я нынче кончил начерно, роман очень живой, горячий и законченный, которым я очень доволен и который будет готов, если бог даст здоровья, через две недели».

Но через две недели роман не был готов — Толстой продолжал работать над «Анной Карениной» ещё три года.

Толстого не раз упрекали в том, что он слишком жестоко поступил с Анной, «заставив её умереть под вагоном». На что писатель отвечал: «Однажды Пушкин сказал своему приятелю: «Представь, какую штуку выкинула моя Татьяна. Она вышла замуж. Этого я от неё не ожидал». То же я могу сказать про Анну. Мои герои делают то, что они должны делать в действительной жизни, а не то, что мне хочется».

Местом действия для самоубийства Карениной Толстой избрал подмосковную железнодорожную станцию Обдираловку, и сделал это не случайно: в то время нижегородская дорога была одной из основных промышленных магистралей, по ней часто ходили тяжело груженные товарные поезда. В годы написания романа станцией пользовались в среднем 25 человек в день, а в 1939 г. она была переименована в Железнодорожную.

Внешность Анны Карениной Толстой во многом срисовал с дочери Александра Пушкина Марии Гартунг. От неё же Карениной досталась и причёска, и любимое ожерелье: «Причёска её была незаметна. Заметны были только, украшая её, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивающиеся на затылке и висках. На точеной крепкой шее была нитка жемчугу».

С наследницей великого поэта Толстой познакомился в Туле за 5 лет до написания романа. Как известно, обаятельность и остроумие выделяли Марию среди других женщин того времени, и она сразу приглянулась писателю. Однако дочь Пушкина ни под какой поезд, конечно же, не бросалась и даже пережила Толстого почти на десятилетие. Она скончалась в Москве 7 марта 1919 года в 86-летнем возрасте.

Ещё одним прототипом для Карениной послужила некая Анна Пирогова, которая в 1872 г. в окрестностях Ясной Поляны бросилась под поезд из-за несчастной любви. По воспоминаниям жены писателя Софьи Толстой, Лев Николаевич даже ездил в железнодорожные казармы, чтобы увидеть несчастную.

Кроме того, в роду Толстых было сразу две женщины, ушедших от мужей к любовникам (что в те времена было весьма редким явлением). Литературоведы уверены, что их судьбы оказали не меньшее влияние на образ и характер Карениной.

Также образ одного из главных героев романа был близок поэту Алексею Константиновичу Толстому, ради которого Софья Андреевна Бахметева ушла от своего мужа — эта история наделала в свете много шума.

В середине 1930-х годов, во время работы над юбилейным изданием сочинений Толстого, литературоведы исследовали рукописный фонд «Анны Карениной» и определили, что изначально роман начинался не со знаменитых слов «Всё смешалось в доме Облонских», а со сцены в салоне будущей княгини Тверской. Называлась эта черновая рукопись «Молодец баба», а главную героиню сначала звали Татьяной, потом Наной (Анастасией) и лишь позже она стала Анной.

Характеры

Структура «Анны Карениной» во многом отличается от структуры «Войны и мира», где Толстой высказывал свои главные мысли в форме пространных публицистических или исторических «отступлений». В новом романе он стремился к строгой объективности повествования. «Ни пафос, ни рассуждения я не могу употреблять», - говорил он о строгом самоограничении, принятом на себя в этом произведении.

М. Н. Катков, редактор журнала «Русский вестник», где печаталась по главам «Анна Каренина», был смущен «ярким реализмом» сцены сближения Анны и Вронского. И он просил Толстого «смягчить» эту сцену. «Яркий реализм, как вы говорите, - отвечал Толстой на просьбу редактора, - есть единственное орудие» (62, 139).

«Единственным орудием» Толстого была объективная форма повествования, сменяющаяся панорама событий, встреч, диалогов, в которых раскрываются характеры его героев в то время, как автор «старается быть совершенно незаметным». Если верно, что стиль - это человек, то стиль Толстого определяется не только его собственным достаточно сложным характером, но и характерами его героев. В эпическом повествовании каждый из них получил оптимальную возможность действия, выбора и «личных» решений, которые так или иначе меняли или определяли всю систему романа.

Говорят, что вы очень жестоко поступили с Анной Карениной, заставив ее умереть под вагоном, - сказал Толстому его хороший знакомый, доктор Г. А. Русанов.

Толстой улыбнулся и ответил:

Это мнение напоминает мне случай, бывший с Пушкиным. Однажды он сказал кому-то из своих приятелей: «Представь, какую штуку удрала со мной моя Татьяна! Она замуж вышла! Этого я никак не ожидал от нее». То же самое и я могу сказать про Анну Каренину. Вообще, герои и героини мои делают иногда такие штуки, каких я не желал бы; они делают то, что должны делать в действительной жизни и как бывает в действительной жизни, а не то, что мне хочется.

Этот полусерьезный, полушуточный разговор имел прямое отношение к поэтике Толстого, которая складывалась под сильным воздействием пушкинской «поэзии действительности».

Толстой несколько раз переделывал сцену исповеди Левина перед свадьбой. «Все мне казалось, - признавался он, - что заметно, на чьей я сам стороне». А ему хотелось, чтобы сцена была вполне объективной.

«Заметил я, - говорил Толстой, - что впечатление всякая вещь, всякий рассказ производит только тогда, когда нельзя разобрать, кому сочувствует автор. И вот надо было все так написать, чтобы этого не было заметно».

Задачу такого рода Толстой решал впервые. В «Войне и мире» он не только не скрывал, а, напротив, отчетливо, в многочисленных авторских отступлениях подчеркивал то, что вызывало у него сочувствие и что такого сочувствия не вызывало. В «Анне Карениной» у Толстого была другая художественная задача.

Достигая объективности повествования, Толстой придавал своему роману некоторую загадочность. Но жар его пристрастий чувствовался во всех сценах, а силы притяжения и отталкивания идей создавали закономерное движение и развитие сюжета.

Поэтому и психологический анализ в романе «Анна Каренина» получает своеобразную, объективную форму. Толстой как бы предоставляет своим героям свободную возможность действовать самостоятельно, а себе оставляет роль добросовестного летописца, проникающего в самые сокровенные мысли и побуждения каждого, кто вовлечен в эту трагическую историю.

У Толстого нет немотивированных поступков. Каждый поворот сюжета подготовлен строгой логикой развития действия, которое, однажды получив импульс движения, далее следует от ближайшей причины к дальнему следствию. Характеры в романе разработаны психологически, так что каждый из них есть явление единичное и уникальное. Но и это единичное есть часть общей «истории души человеческой».

При этом Толстого интересуют не отвлеченные типы психологии, не исключительные натуры, а самые обыденные характеры, которые созданы историей и создают историю современности. Поэтому и Каренин, и Левин, и Вронский, и Облонский так тесно связаны и даже до некоторой степени ограничены своей средой. Но социальная конкретность художественных типов не заслоняет в глазах Толстого огромного общечеловеческого смысла нравственных конфликтов, на которых построен роман как целое.

Герои Толстого находятся в системе отношений друг с другом. И только в этой системе получают свое настоящее значение и свою, если можно так выразиться, масштабность.

В 1908 году один молодой критик написал статью «Толстой как художественный гений». В этой статье он доказывал, что характеры, созданные Толстым, - не типы. Можно, например, определить, доказывал критик, что такое «хлестаковщина», но невозможно определить, что такое «каренинство».

Характеры в произведениях Толстого «слишком живы, слишком сложны, слишком неопределимы, слишком динамичны, - и, кроме того, каждый из них слишком переполнен своей неповторимою, непередаваемою, но явно слышимой душевной мелодией».

Этот молодой критик был К. И. Чуковский. Его статья очень понравилась В. Г. Короленко. Но Короленко не согласился с его главной мыслью. «Я с этим, конечно, не согласен, во-первых, потому, что типы есть». Но они, по мнению Короленко, весьма отличаются от типов Гоголя, что свидетельствует о многообразии форм реалистического искусства.

«Я думаю, - говорил Короленко, - что у Гоголя характеры взяты в статическом состоянии, так, как они уже развились, вполне определившиеся… А у вас характеры развиваются на протяжении романа. У вас - динамика… И в этом-то, по-моему, состоит величайшая трудность художника».

Толстой очень дорожил своим пониманием художественного типа. «Художник не рассуждает, - отвечал он, - а непосредственным чувством угадывает типы». Но типическое в его романах было преобразовано. Короленко был совершенно прав, указывая на динамику как на самое характерное в художественном стиле Толстого.

Что касается развития в собственном смысле слова, то о нем, применительно к «Анне Карениной», можно говорить лишь в условном смысле. Действие романа охватывает относительно небольшой отрезок времени - 1873–1876 год. Вряд ли можно выявить настоящее развитие в таких сложившихся и определенных характерах, какими являются уже на первых страницах романа Каренин, Облонский, Левин. И в таком небольшом промежутке времени.

Конечно, не только трех лет, но и одной минуты бывает достаточно для настоящего развития характера в большом художественном мире. Но, на наш взгляд, в «Анне Карениной» Толстой придавал большее значение не развитию, а раскрытию характеров своих героев. Динамика психологического действия в романе состоит в том, что характер раскрывается не весь и не сразу.

Больше того, эти характеры раскрываются с разных сторон благодаря динамически изменяющимся обстоятельствам, так что один и тот же человек бывает совершенно непохожим на самого себя. Толстой именно так и понимал феноменологию человеческих характеров, когда говорил: «Люди как реки…» Тот же Каренин предстает перед нами то как сухой и черствый чиновник, то как страдающий отец семейства, то, на мгновение, как добрый и простой человек. Одним каким-нибудь словом или определением нельзя исчерпать и этот как будто несложный характер.

В этом и состоит глубокое отличие типов Толстого от типов, созданных Гоголем. В самом деле, Гоголь, по словам В. Г. Белинского, брал «из жизни своих героев такой момент, в котором сосредоточивалась вся целостность их жизни, ее значения, сущность, идея, начало и конец». У Толстого же и жизнь, и характеры героев представлены в бесконечном изменении, так что ни одно положение не может быть названо «окончательным».

Толстой строго выдерживал логику характеров, определяя возможные для того или иного героя варианты разрешения конфликтов. А возможности неожиданных и резких поворотов сюжета возникают на каждом шагу. Они, как искушение, преследуют его героев. Малейшее уклонение в сторону могло повлиять на динамику самого сюжета и на структуру композиции всей книги.

Когда измена Анны обнаружилась, первое, о чем подумал Вронский, была дуэль. Анна оскорбилась холодным и непроницаемым выражением его лица, но она «не могла знать, что выражение его лица относилось к первой пришедшей Вронскому мысли о неизбежности дуэли. Ей никогда и в голову не приходила мысль о дуэли».

О дуэли думает и Каренин. «Дуэль в юности особенно привлекала мысли Алексея Александровича именно потому, что он был физически робкий человек и хорошо знал это. Алексей Александрович без ужаса не мог подумать о пистолете, на него направленном, и никогда в жизни не употреблял никакого оружия».

Тема дуэли проходит через роман как одна из важных психологических подробностей истории о неверной жене. И смысл толстовского психологического анализа заключается в выборе единственно возможного решения, в соответствии с данным характером и состоянием, из множества свободных вариантов. Единственно возможный путь оказывается и наиболее характерным.

«Характер - это то, в чем проявляется направление воли человека», - говорил Аристотель. Именно в решениях героев и проявляется и их характер или сделанный ими выбор. Для Толстого более важным было то, что Вронский стреляется вдруг, пытаясь кончить жизнь самоубийством, чем если бы в него стрелял Каренин.

И Дарья Александровна хотела круто изменить свой характер. Но оказалось, что это невозможно. Она решила даже покинуть дом мужа. Такое намерение вполне отвечало ее настроению. Но не ее характеру… В конце концов она предпочла худой мир доброй ссоре. Она не только осталась дома, но и простила Стиву. Долли называет его «отвратительным, жалким и милым мужем».

Иногда ей кажется, что все могло быть иначе. Она втайне сочувствует и даже завидует Анне. «Я тогда должна была бросить мужа, - храбро рассуждает Долли, - и начать жить сначала. Я бы могла любить и быть любима по-настоящему. А теперь разве лучше?» Толстой любуется искренностью Долли, не преуменьшает тяжести ее подвига самоотречения.

Но роман Анны - бросить мужа, любить и быть любимой по-настоящему - не для Долли. Ее искушает мысль о разрыве в то самое время, когда Анне является мысль о примирении. «То была не я, то была другая», - говорит она в бреду. Но примирение Анны с Карениным так же невозможно, как невозможен разрыв Долли со Стивой. Они не могли бы поступить иначе, не поменявшись прежде своими характерами.

В романе Толстого убеждает не только то решение, которое принято, но и то решение, которое было отвергнуто. Можно даже сказать, что именно отвергнутые варианты лучше всего характеризуют его героев. Это придает самому действию в романе некую неотвратимость, психологическую свободу и последовательность.

Характеры Толстого и в самом деле иные, чем у Гоголя. В них очень много динамики, противоречий, изменчивости. Их нельзя, да и не нужно определять каким-либо одним статичным понятием. Но характеры в романах Толстого слишком живые, чтобы не быть типами.

Ларошфуко говорил, что у каждого человека не один, а три характера: кажущийся, действительный и желаемый . «Можно сказать, что у человеческих характеров, как у некоторых зданий, несколько фасадов, причем не все они приятны на вид». Это, пожалуй, самое верное определение характеров, созданных Толстым. Недаром он так высоко ценил афоризмы Ларошфуко, которые нравились ему своей «глубиной, простотой и непосредственностью» (40, 217).

В этом отношении значительный интерес представляет характер Анны Карениной. В черновиках романа есть сцена ее поездки с Граббе, приятелем Вронского, на цветочную выставку. Граббе со страхом и удивлением замечает, что Анна кокетничает с ним, что «она хочет вызвать его». И он невесело думает про себя: «Укатали Бурку крутые горки».

И Анне вдруг «стало стыдно за себя» (20, 523). Какая-то тень порока мелькнула на этих страницах. Но такая тень не должна была коснуться Анны. Ее судьба другая, и она совершается в сфере правдивых, искренних и настоящих чувств, где нет никаких подделок и лжи, никакой лжи. И Толстой отбросил вариант с поездкой на цветочную выставку. Анна - не «камелия». Изобразить ее в таком свете - значило компрометировать не только ее, но и целую область жизни, полную значения и смысла.

В романе Анна Каренина появляется как петербургская светская дама. Когда у Вронского на вокзале спросили, знает ли он ее, ему представился какой-то общий светский образ. «Кажется, знаю, - сказал Вронский. - Или нет. Право, не помню». «Что-то чопорное и скучное», - подумал он про себя.

Это и был кажущийся характер Анны Карениной. Кити раньше других поняла, что Анна «не похожа была на светскую даму…». И ничего чопорного в ней тоже не было. Кроме Кити, кажется, один только Левин угадывает ее настоящий характер: «Левин все время любовался ею - и красотой ее, и умом, образованностью, и вместе простотой и задушевностью».

Левин думает о ее внутренней жизни, стараясь угадать ее чувства. А внутренняя жизнь Анны Карениной была полна огромного напряжения. У нее были свои затаенные мечты и желания о независимости и разумном приложении своих сил. Читая английский роман в вагоне поезда, она ловит себя на мысли, что ей неприятно было следить за отражением жизни других людей. «Читала ли она, как героиня романа ухаживала за больным, ей хотелось ходить неслышными шагами по комнате больного; читала ли она о том, как член парламента говорил речь, ей хотелось говорить эту речь».

Желаемый характер Анны был вполне в духе времени. Еще в 1869 году вышла в свет книга Д.-С. Милля «Подчиненность женщины», где, между прочим, говорилось, что стремление женщин к самостоятельному научному или литературному труду свидетельствует о развившейся в обществе потребности равной свободы и признания женских прав. И Анна Каренина в духе времени становится писательницей, поборницей женского образования.

В Воздвиженском она пишет детский роман, который очень одобряет издатель Воркуев. И ее ссора с Вронским началась из-за их расхождения во взглядах на общественные вопросы. «Все началось с того, что он посмеялся над женскими гимназиями, считая их ненужными, а она заступилась за них».

Повод, таким образом, был самый что ни на есть современный. Ссора произошла из-за женских гимназий! Толстой не подвергает сомнению искренность Анны Карениной, вовсе не отрицает того, что она была действительно увлечена новыми идеями женского образования. Он лишь считает, что ее желаемый характер не вполне совпадал с ее настоящей внутренней жизнью.

Поэтому ее желание «произносить речь в парламенте» должно было бы казаться Вронскому смешным. Она и сама называет свое писание «чудесами терпения».

Однако неестественность ее положения и занятий приводит к тому, что она начинает искать не знания, а забвения, прибегая к помощи морфия, стремится «одурманить» себя, чтобы забыть свое настоящее положение, из которого уже не было выхода.

«Я ничего не могу делать, ничего начинать, ничего изменять, я сдерживаю себя, жду, выдумываю себе забавы - семейство англичанина, писание, чтение, но все это только обман, все тот же морфин». Желаемый характер Анны, таким образом, тоже становится самообманом. И признание этого было равносильно признанию своего поражения.

Динамика кажущегося, действительного и желаемого раскрывается в романе Толстого как драматическая история души человеческой. Это тоже была форма психологического анализа, недостаточно оцененная критиками и до сих пор.

Добрая Долли не может понять, почему Анна любит Сережу, сына Каренина, и не любит дочь Аню от Вронского. «Я думала напротив, - робко сказала Дарья Александровна».

Как могло случиться, что Анна Каренина любит сына от нелюбимого мужа и почти равнодушна к дочери от любимого ею Вронского?

Может быть, потому что Анна не любила Каренина, она перенесла на сына всю ту потребность любви, которая была в ее душе? В разговоре с Долли она признается, что на воспитание дочери ею не было положено и половины тех душевных сил, которых стоил ей Сережа.

«Ты пойми, что я люблю, кажется, равно, но обоих больше себя, два существа - Сережу и Алексея» (курсив мой. - Э. Б. ), - говорит Анна. Но Долли этого понять не может, хотя и видит, что это правда. И Толстой явно на стороне Долли. Но и он понимает несомненную глубину и в то же время парадоксальность чувств Анны Карениной. Правда состояла и в том, что в начале разговора с Долли Анна сказала: «Я непростительно счастлива», а в конце его призналась: «Я именно несчастна».

В Долли есть черты Софьи Андреевны Толстой. Ее наблюдения иногда подавали Толстому новые мысли для работы. «Не забывая о чудовищной проницательности гения, - пишет М. Горький, - я все же думаю, что некоторые черты в образах женщин его грандиозного романа знакомы только женщине и ею подсказаны романисту». Горький здесь имел в виду именно С. А. Толстую и то, что она могла «подсказать» художнику настоящий характер Анны.

«Ведь ты знаешь, я его видела, Сережу, - сказала Анна, сощурившись, точно вглядываясь во что-то далекое». Долли сразу заметила эту новую черту в Анне: с некоторых пор она стала прищуриваться, «чтобы не все видеть», или хотела видеть какую-то одну точку.

Не оставила без внимания Долли и другую фразу Анны, о том, что она теперь не может заснуть без морфия, к которому привыкла во время болезни. Но та болезнь, физическая, уже прошла, а другой, душевный недуг постепенно овладевал ее сознанием. По мере того как разрушались ее связи с внешним миром, она замыкалась в самой себе.

Единственной «опорой» Анны становится ее страстное чувство любви к Вронскому. Но странное дело - это чувство любви к другому превращается в болезненное и раздражительное чувство любви к самой себе. «Моя любовь, - признается Анна, - все делается страстнее и себялюбивее, а его все гаснет, и гаснет, и вот отчего мы расходимся. И помочь этому нельзя».

Диалектика перехода чувства самоотверженной любви к другому в себялюбивую и эгоистическую страсть, сжимающую весь мир в одну сверкающую и доводящую до безумия точку, - вот феноменология души Анны Карениной, раскрытая Толстым с шекспировской глубиной и силой.

Как Толстой относился к Анне Карениной? В своем романе он не хотел пользоваться «пафосом и объясняющими рассуждениями». Он писал суровую историю ее страданий и падений. Толстой как бы не вмешивался в ее жизнь. Анна действует так, как если бы она была совершенно независима от авторской воли. В ее рассуждениях есть горячая логика страстей. И оказывается, что даже разум ей дан только на то, чтобы «избавиться»…

«И я накажу его и избавлюсь от всех и от себя», - говорит Анна. Так ее любовь приходит к своему самоотрицанию, превращается в ожесточение, приводит ее к раздору со всеми, с миром, с жизнью. Это была жестокая диалектика, и Толстой выдержал ее до конца. И все же, как относился Толстой к Анне Карениной?

Одни критики, как это верно заметил В. В. Ермилов, называли Толстого «прокурором» несчастной женщины, а другие считали его ее «адвокатом». Иными словами, в романе видели то осуждение Анны Карениной, то ее «оправдание». И в том и в другом случае отношение автора к героине оказывалось «судебным».

Но как не вяжутся эти определения с «семейной мыслью» романа, с его главной мыслью, и его объективным стилем! Аннушка, горничная Анны Карениной, рассказывает Долли: «Я с Анной Аркадьевной выросла, они мне дороже всего. Что ж, не нам судить. А уж так, кажется, любит»… Эти простодушные слова понимания и неосуждения были для Толстого очень дороги.

Отношение самого Толстого к Анне Карениной скорее можно назвать отцовским, чем судебным. Он скорбел над судьбой своей героини, любил и жалел ее. Иногда и сердился на нее, как сердятся на близкого человека. «Но не говорите мне про нее дурного, - как-то сказал Толстой об Анне Карениной. - …Она все-таки усыновлена» (62, 257).

Характер Вронского столь же неоднороден, как и другие характеры героев Толстого.

Всем, кто не знает его или знает очень мало, он кажется человеком замкнутым, холодным и высокомерным. Вронский довел до отчаяния своего случайного соседа в вагоне поезда именно тем, что совершенно не замечал его.

Вронский «казался горд и самодовлеющ». Он смотрел на людей как на вещи. Молодой нервный человек, служащий в окружном суде, сидевший против него, возненавидел его за этот вид. Молодой человек и закуривал у него, и заговаривал с ним, и даже толкал его, чтобы дать ему почувствовать, что он не вещь, а человек, но Вронский «смотрел на него все так же, как на фонарь».

Но это лишь внешняя, хотя и очень естественная для Вронского форма поведения. Любовь к Анне переменила его жизнь, сделала его проще, лучше, свободнее. Он как бы смягчился душевно, и у него возникла мечта о какой-то другой жизни. Из офицера и светского человека он превращается в «свободного художника». «Он чувствовал всю прелесть свободы вообще, которой он не знал прежде, и свободы любви, и был доволен», - пишет Толстой.

Так создается желаемый , или воображаемый , характер Вронского, который бы ему хотелось «усвоить» вполне. Но именно здесь он и приходит в противоречие с самим собой. Он, обретя свободу от своей прежней жизни, попадает в рабство к Анне, для которой нужно было «полное обладание им». Больше того, она непременно хотела «вернуться в свет, который был для нее теперь закрыт».

Анна бессознательно относится к Вронскому только как к любовнику. И он почти не выходит из этой роли. Поэтому они оба все время сознают последствия однажды совершенного «преступления», которое «мешает счастью». Вронский должен был разрушить семью Каренина, разлучить Сережу с матерью, вырвать Анну из ее «закона».

Сознательно, конечно, Вронский не ставил перед собой таких целей. Он не был «злодеем», все совершилось как бы само собой. И потом он много раз предлагал Анне бросить все, уехать и, главное, забыть все. Но ничего забыть было невозможно. У души человеческой взыскующая память. И вот почему счастье оказалось невозможным, хотя оно как будто было «так близко»….

Единственным оправданием Вронского была его «вертеровская страсть». А страсть, по мнению Толстого, - это «демоническое», разрушительное начало. «Злой дух» раздора проник в отношения Анны и Вронского. И стал разрушать их свободу и счастье.

«Они почувствовали, - пишет Толстой, - что рядом с их любовью, которая связывала их, установился между ними злой дух какой-то борьбы, которого она не могла изгнать ни из своего, ни, еще меньше, из его сердца». Поэтому не имеет смысла вопрос: любил ли Вронский Анну в последние дни ее жизни? Чем больше он любил ее, тем выше возносился над ними «злой дух какой-то борьбы», «как будто условия борьбы не позволяли ей покориться».

Толстой нисколько не поэтизирует своего героя. Он даже внешне наделяет его, на первый взгляд, странными чертами, которые как будто никак не вяжутся с обликом «блестящего любовника». Кто-то из полковых приятелей сказал Вронскому: «Ты бы волоса обстриг, а то они у тебя тяжелы, особенно на лысине». «Вронский, действительно, - бесстрастно замечает Толстой, - преждевременно начал плешиветь. Он весело засмеялся, показывая свои сплошные зубы, и, надев фуражку на лысину, вышел и сел в коляску».

У Вронского были свои правила. Одно из этих правил позволяло ему «отдаваться всякой страсти, не краснея, и надо всем остальным смеяться…». От такого правила не отказался бы и его приятель Яшвин, «человек вовсе без правил». Однако оно действует лишь в определенном кругу ненастоящих отношений, в том кругу, который был естественным для «игрока» Яшвина.

Но когда Вронский почувствовал настоящую цену своей любви к Анне, он должен был усомниться в своих правилах или вообще отказаться от них. Во всяком случае, он не нашел в себе сил смеяться, например, над страданиями Каренина. Правила его были очень удобны, а любовь, как он сам говорил, не только не игра, но и не «игрушка». У нее свои правила возмездия.

Вронский забывает о своих «правилах», которые позволяли ему, несмотря ни на что, «высоко держать голову». Но Толстой не забывает… К Вронскому он относится суровее, чем к кому-нибудь другому в своем романе.

В «Анне Карениной» Толстой развенчал «самую прочную и самую устойчивую традицию мировой романистики - поэтизацию любовного чувства». Правильнее было бы сказать - не любовного чувства, а поэтизацию страсти. В «Анне Карениной» есть целые миры любви, полные поэзии. Но судьба Вронского складывалась иначе. «Что за страсти такие отчаянные!» - восклицает графиня Вронская, теряя своего сына.

Вронскому предстояло пережить трагедию еще более горькую, чем та, которую пережил Каренин. Над судьбой Вронского торжествуют не только обстоятельства его жизни; над ним торжествует суровый, осуждающий взгляд Толстого. Его падение началось неудачей на скачках, когда он погубил это прекрасное существо - живую, преданную и смелую лошадку Фру-Фру. В символической структуре романа гибель Фру-Фру была таким же дурным предзнаменованием, как смерть сцепщика… «Анна почувствовала, что она провалилась», - пишет Толстой. То же чувство должен был испытать и Вронский.

Толстого упрекали в том, что он «жестоко обошелся» с Анной Карениной. Еще более жестоко обошелся он с Вронским. Но такова была неумолимая логика его внутренней идеи развенчания и осуждения «страстей» в романе, посвященном «трагической игре страстей».

Выходя за пределы собственно романической истории, надо сказать, что неудача Вронского, самого высокомерного представителя высокомерного мира, была тоже в духе времени. В переворотившемся мире он теряет равновесие, устойчивость, твердость. И сходит со сцены…

Что касается собственной мысли Толстого, то в отношении к Вронскому сказался его разрыв с нравами и обычаями светской среды больше, чем где-нибудь еще. Подобно тому как от «Анны Карениной» открывается путь к «Исповеди», от «Анны Карениной» открывается путь к «Крейцеровой сонате» и к знаменитому «Послесловию» с его аскетическими идеалами воздержания и безбрачия. И вот почему его роман оказался единственным в своем роде во всей мировой литературе отказом от «поэтизации любовного чувства».

Кажущийся характер Левина состоит в его «дикости». Это был, на первый взгляд, какой-то чудак, который просто «не умеет жить». С точки зрения Облонского, например, Левин был явный неудачник. Все, за что он принимается, проваливается самым нелепым образом. Чем серьезнее он относится к своим планам, тем смешнее они кажутся окружающим. «Ужасно люблю сделать его дураком перед Кити», - думает графиня Нордстон.

И ей ничего не стоит выставить Левина «дураком». Всем была видна с первого взгляда его «привязанность ко всему грубому и житейскому». Хозяйство в деревне, заботы о племенном стаде, думы о корове Паве - все это было как будто нарочно подобрано в нем для утверждения общего мнения о его дикости. «Он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других», - «помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий по понятиям общества то самое, что делают никуда не годившиеся люди».

Таков был кажущийся Левин. Ему в высшей степени свойствен критический взгляд на самого себя. Он сомневался во многом, всегда был «не на своей стороне» - верный признак нравственного беспокойства и источник внутренней динамики. «Да, что-то есть во мне противное, отталкивающее, - думал Левин. - И не гожусь я для других людей».

Настоящий характер Левина раскрывается постепенно. При всей своей привязанности ко всему грубому и житейскому, он был идеалист, романтик и мечтатель. Его самое любимое время года - весна. «Весна - время планов и предположений… Левин, как дерево весною, еще не знающее, куда и как разрастутся эти молодые побеги и ветви, заключенные в налитых почках, сам не знал хорошенько, за какие предприятия в любимом его хозяйстве он примется теперь, но чувствовал, что он полон планов и предположений самых хороших».

Это был мечтатель и романтик толстовского склада, «в больших сапогах», шагающий «через ручьи», ступающий «то на ледок, то в липкую грязь», что нисколько не нарушает идеального настроения его души. «Если Левину весело было на скотном и житном дворах, то ему еще веселее стало в поле». Полный своими мечтами, он «осторожно поворачивал лошадь межами, чтобы не топтать свои зеленя…». Если бы Левин был «поэтом», то это был бы поэт такой же оригинальный, как сам Толстой.

Из мечтаний Левина естественно возникает его желаемый характер. Он хочет найти такое отношение к миру, чтобы во всей жизни, не только его собственной, но и в жизни окружающих, все измерялось и определялось законом добра. «С братом теперь не будет той отчужденности, - размышляет Левин, - которая всегда была между нами, - споров не будет, с Кити никогда не будет ссор; с гостем, кто бы он ни был, буду ласков и добр; с людьми, с Иваном - все будет другое…»

Проба этого желаемого характера не замедлила явиться тут же, пока он еще не окончил своего внутреннего монолога. Левин возвращался домой на дрожках. И, полный самых прекрасных надежд на будущее, взял вожжи в свои руки. «Сдерживая на тугих вожжах фыркающую от нетерпения и просящую хода добрую лошадь, Левин оглядывался на сидевшего подле себя Ивана, не знавшего, что делать своими оставшимися без работы руками, и беспрестанно прижимавшего рубашку, и искал предлога для начала разговора с ним».

Левин хотел сказать, что напрасно Иван высоко подтянул чересседельню, «но это было похоже на упрек, а ему хотелось любовного разговора. Другого же ничего ему не приходило в голову». И вдруг Иван сказал: «Вы извольте вправо взять, а то пень». И Левин взорвался: «Пожалуйста, не трогай и не учи меня!» И с грустью почувствовал, «как ошибочно было его предположение о том, чтобы душевное настроение могло тотчас же изменить его в соприкосновении с действительностью».

Толстой хотел верить, что желаемый характер Левина вполне сольется с его настоящим характером. Но как художник он видел, сколь труден путь самосовершенствования в соприкосновении с действительностью. В этом смысле замечательны некоторые юмористические черты в характеристике Левина, который, решив сам с собой, что он всегда будет ласков и добр, взрывается от самого ничтожного повода, когда Иван справедливо и резонно сказал ему: «Вы извольте взять вправо, а то пень».

Ироническая и вместе с тем лирическая история духовного развития Левина может быть важным комментарием к позднейшим философским трудам Толстого.

Н. Н. Гусев верно заметил, что в романе «Анна Каренина» Толстой стремился к высшей эпической объективности, «старался быть совершенно незаметным». Но этого нельзя сказать о его черновиках, где он вовсе не скрывал своего отношения к героям и рисовал их то сочувственно, то саркастически.

Так, Каренин первоначально был овеян явным сочувствием Толстого. «Алексей Александрович не пользовался общим всем людям удобством серьезного отношения к себе ближних. Алексей Александрович, кроме того, сверх общего всем занятым мыслью людям, имел еще для света несчастье носить на своем лице слишком ясную вывеску сердечной доброты и невинности. Он часто улыбался улыбкой, морщившей углы его глаз, и потому еще более имел вид ученого чудака или дурачка, смотря по степени ума тех, кто судил о нем» (20, 20).

В окончательном тексте романа Толстой убрал эту «слишком ясную вывеску», да и характер Каренина сильно изменился. В нем появились жесткие, сухие черты, скрывшие его прежнюю улыбку. «Ах, боже мой! отчего у него стали такие уши?» - подумала она, глядя на его холодную и представительную фигуру и особенно на поразившие ее теперь хрящи ушей, подпиравшие поля круглой шляпы». Каренин изменился не только в глазах Анны. Он изменился и в глазах Толстого. И отношение автора к нему стало иным.

Внешне Каренин производил впечатление, которое вполне соответствовало его положению в свете. У него было «петербургски-свежее лицо» и «строго самоуверенная фигура» «с немного выдающеюся спиной». Все его слова и жесты наполнены такой «холодной самоуверенностью», что даже Вронский несколько оробел перед ним.

Кажущийся , внешний характер Каренина усложнен еще тем, что он все время играет какую-то роль, принимает тон снисходительного участия к своим ближним. С Анной он разговаривает каким-то «медлительным тонким голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так говорил с ней». Таким именно голосом и тоном он произносит самые свои ласковые слова, обращенные к Анне.

Точно такой же тон сохраняется и в отношениях с сыном. Это было какое-то «подтрунивающее отношение», как и к жене. «А! молодой человек!» - обращался он к нему. Собственная душа Каренина как бы отгорожена от мира прочным «заслоном». И он всеми силами укрепляет этот заслон особенно после постигших его неудач. Он умел даже заставить себя «не думать о поведении и чувствах своей жены, и действительно он об этом ничего не думал».

Каренин создает усилием воли свой воображаемый характер гордости, непроницаемости сознания своего достоинства и правоты. В выражении его лица появляется «что-то гордое и строгое». Он превращает отчужденность в свою крепость. Но это была уже отчужденность не только от Анны или сына, но и от самой жизни.

Игра в воображаемый характер удается Каренину лучше, чем другим героям романа. Потому что он лучше приспособлен к этой игре, чем другие. Он всегда, как чиновник и человек рациональный, жил «по ранжиру». Стоило ему изменить ранжир, как он тут же к нему приноровился. Другая жизнь была для него как другой параграф, такой же непреложный, как предыдущий.

А вокруг него была жизнь - «пучина, куда страшно было заглянуть». И он в нее не заглядывал. Она была ему непонятна так же, как непонятно для него, например, искусство, которое он любил «раскладывать по полочкам». «Переноситься мыслью и чувством в другое существо было душевное действие, чуждое Алексею Александровичу. Он считал это душевное действие вредным и опасным».

Остановившаяся внутренняя душевная жизнь Каренина становится причиной многих драматических последствий.

Но Толстой так глубоко верил в неисчерпаемые возможности человеческой души, что даже Каренина с его формализованной психикой он не считал безнадежным. Его настоящий человеческий характер время от времени прорывается в его речах и поступках, и это ясно чувствуют и Анна и Вронский.

Нужно было Каренину пережить катастрофу в семейных отношениях и крах своей служебной карьеры, чтобы в нем проснулось ощущение своего собственного духовного бытия. Падают искусственные «мосты» и «заслоны», возведенные с таким трудом. «Я убит, я разбит, я не человек больше!» - восклицает Каренин.

Так думает он. А Толстой рассуждает иначе. Он считает, что только теперь Каренин становится самим собой. Когда-то, выступая в заседании, Каренин упорно смотрел на «первое сидевшее перед ним лицо - маленького смирного старичка, не имевшего никакого мнения в комиссии». Теперь он сам превращался в такого «маленького смирного старичка».

И это, по мнению Толстого, лучшая участь для Каренина, потому что он как бы возвращается к себе, к своей простой человеческой душе, которую он превратил в бездушную машину, но которая все-таки еще была жива. «Он взял ее дочь», - говорит графиня Вронская. И опять вспоминает Анну: «Себя погубила и двух прекрасных людей - своего мужа и моего несчастного сына».

Каренин в романе Толстого - характер неоднозначный. Толстой вообще считал, что однозначных характеров не бывает. Единственным исключением в романе является, пожалуй, лишь Облонский. У него кажущийся, желаемый и действительный характеры составляют нечто целое.

Толстой глубоко изучил динамику характеров. Он не только видел «текучесть» свойств человека, но верил в возможность совершенствования, то есть изменения человека к лучшему. Желание описать, что такое каждое отдельное «я», привело его к «нарушению константной определенности типов».

В центре внимания Толстого не только внешние конфликты героев - друг с другом, со средой, с временем, - но и внутренние конфликты между кажущимся, желаемым и действительным характерами. «Чтобы тип вышел определенен, - говорил Толстой, - надо, чтобы отношения автора к нему были ясны».

Определенность авторского отношения к каждому из героев выявляется и в логике сюжета, и в логике развития его характера, в самой динамике сближения и отталкивания героев в общем потоке их жизни. В романе Толстого есть замечательные подробности, которые указывают на цельность его романического мышления.

В этом отношении очень характерно, что Кити и Левин непрерывно приближаются друг к другу, хотя пути их как будто расходятся с самого начала. Между тем Анна и Вронский становятся все более далекими, хотя они все силы положили на то, чтобы быть вместе. Толстой вносит в свой роман и некоторые черты «предопределенности», что нисколько не противоречит его романическому мышлению.

Облонский говорит Левину о своей жене Долли: «Она на твоей стороне… Она мало того, что любит тебя, она говорит, что Кити будет твоей женой непременно». Сама Кити полна смятения: «Ну что я скажу ему? Неужели я скажу ему, что я не люблю его? Это будет неправда. Что же я скажу ему?» И когда Левин приехал, Кити сказала ему: «Этого не может быть… простите меня». А Левин про себя решил: «Это не могло быть иначе».

Но прошло время, и все изменилось, вернее, все пришло к началу. «И да, кажется, правда то, что говорила Дарья Александровна», - вспоминает Левин, как Долли пророчила ему счастье. В церкви, во время венчания, графиня Нордстон спрашивает у Долли: «Кажется, вы этого ждали?» И Долли отвечает: «Она всегда его любила». По мысли Толстого, свершается только то, что должно было свершиться…

Нечто похожее, но противоположное по смыслу происходит и в жизни Анны Карениной. Уезжая из Москвы, она успокаивала себя: «Ну, все кончено, слава богу!» Но все только еще начиналось. В салоне Бетси Тверской она запретила Вронскому говорить с ней о любви. Этим запрещением она как бы признала за собой какое-то право на Вронского. Признание прав сближает. Но странное дело - чем ближе они становятся друг другу, тем дальше расходятся их пути.

Однажды Толстой графически изобразил «обычную схему разлада»: «Две линии жизни, сходясь под углом, сливались в одну и означали согласие; две другие лишь пересекались в одной точке и, слившись на мгновение, расходились снова, и чем дальше, тем больше отдалялись одна от другой… Но эта точка мгновенного прикосновения оказывалась роковой, здесь обе жизни связывались навсегда».

Именно так, двойным движением, развивается история Анны и Вронского. «Он все больше и больше хочет уйти от меня, - говорит Анна. - Мы именно шли навстречу до связи, а потом неудержимо расходимся в разные стороны. И изменить этого нельзя… А где кончается любовь, там начинается ненависть».

И Анна вдруг увидела себя неприязненными глазами Вронского. Это было своего рода психологическое предсказание ненависти, сделанное отчаянным усилием любви. «Она подняла чашку, отставив мизинец, и поднесла ее ко рту. Отпив несколько глотков, она взглянула на него и по выражению его лица ясно поняла, что ему противны были рука, и жест, и звук, который она производила губами…»

Толстой как творец художественного мира широкого и свободного романа смело окидывает взглядом все пространство его причин и следствий. Поэтому он видит не только прямой, но и обратный и перекрещивающийся потоки событий. Линии расхождения Анны и Вронского проведены резко и определенно. Это не значит, что таких линий нет у Кити и Левина. И их жизни «слились воедино», но уже наметились первые выходы «перекрещенных линий», которые могут и их развести далеко друг от друга…

В романе Толстого каждый характер представляет собой сложный, изменчивый, но внутренне законченный и цельный мир. И каждый из них раскрывается в сложных и изменчивых отношениях с другими характерами, не только главными, но и второстепенными.

Роман в представлении Толстого был прежде всего системой, своеобразным процессом движения крупных и уступающих им по величине и значению светил. Их соотношения, притяжения и отталкивания, тяготение друг к другу по сходству или различию полны глубокого смысла.

Особенную роль в романической системе имеют второстепенные персонажи, которые группируются вокруг главных героев, образуя их своеобразную пеструю свиту. Острота сопоставительных характеристик состоит в том, что герои иногда, как в зеркале, отражаются именно в тех образах, которые как будто никакого сходства с ними не имеют.

Сходство несходного и несходство сходного обогащает психологическую природу романа Толстого. Оказывается, что типическое явление может быть множественным, разноликим; не всегда и не обязательно такое явление получает единичное художественное воплощение.

Выход Анны Карениной на трагическую сцену предваряет баронесса Шильтон. У нее роман с приятелем Вронского поручиком Петрицким. И она желает «порвать с мужем». «Он все не хочет давать мне развода», - жалуется баронесса Шильтон. Вронский застает ее в своей пустой квартире в обществе Петрицкого и Камеровского. «Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна!» - говорит баронесса о своем муже.

Вронский советует ей действовать решительно: «нож к горлу» - «и так, чтобы ваша ручка была поближе от его губ. Он поцелует вашу ручку, и все кончится благополучно…». С таким характером, какой был у Шильтон, трагедия Анны просто невозможна; получается фарс… Но на ту же самую тему.

Кити ожидала, что Анна появится на балу в лиловом платье. Но Анна была в черном. В лиловое была одета баронесса Шильтон. Она наполнила комнату, как канарейка, парижским говором, прошелестела лиловым атласом и исчезла. Интермедия была окончена. А трагедия уже началась, хотя Вронский этого как будто еще не видит и не знает того, что, подавая насмешливый совет баронессе, он неосторожно коснулся и судьбы Анны…

Впрочем, Вронский все же понимал, что многим родным и близким его любовь к Анне может показаться историей в духе Петрицкого и Шильтон. «Если бы это была обыкновенная пошлая светская связь, они бы оставили меня в покое». И вот в чем различие между Анной и пошлой баронессой. Петрицкий жаловался Вронскому на то, что эта «метресса» ему надоела. А Вронский думал об Анне: «Они чувствуют, что это что-то другое, что это не игрушка, эта женщина дороже для меня жизни».

Трагическая вина Анны состояла в том, что она оказалась во власти «страстей», с которыми, «как с дьяволом», не могла совладать. А если бы она подавила в себе любовь и желание счастья, первое духовное движение свободы, которое однажды возникло в ее сердце? Ведь «страсти», как нечто темное и неразумное, пришли потом, уже после того, как был «убит» первый, поэтический и счастливый период их любви.

Тогда Анна Каренина могла бы стать «пиетисткой», смириться духом, благословить свои несчастья, признать их наказанием за свои грехи, превратиться не в баронессу Шильтон, а в ее прямую противоположность - в мадам Шталь, с которой она ни разу не встречается в романе, но которая существует где-то рядом с ней.

С мадам Шталь встречается Кити на немецких водах. Мадам Шталь была больна, или считалось, что она больна, потому что она появлялась лишь в редкие хорошие дни в колясочке. Про нее говорили разное. Одни уверяли, что она замучила своего мужа; другие были уверены, что он замучил ее. Так это было или иначе, но мадам Шталь «сделала себе общественное положение добродетельной, высокорелигиозной женщины».

Никто, правда, не знал, какой именно религии она придерживается - католической, протестантской или православной, так как она была в дружеских связях со всеми высшими лицами всех церквей. Старый князь Щербацкий называет ее «пиетисткой». Кити спрашивает его, что означает это слово. И князь Щербацкий отвечает: «Я и сам не знаю хорошенько. Знаю только, что она за все благодарит бога, за всякое несчастье, и за то, что у нее умер муж, благодарит бога. Ну, и выходит смешно, потому что они дурно жили».

Но мало того, что Анне Карениной, чтобы стать пиетисткой, надо было подавить в себе желание «жить и любить»; надо было бы если не скрыть, то «забыть» и свою красоту. В этом отношении мадам Шталь было легче. Она тщательно скрывает не свою красоту, а свой физический недостаток.

«Говорят, она десять лет не встает», - заметил знакомый Щербацкого, некий «московский полковник», который склонен был видеть в положении мадам Шталь действие какого-то скрытого недуга. «Не встает, потому что коротконожка», - ответил ему Щербацкий. «Папа, не может быть!» - вскрикнула Кити. И получается, что пиетизм мадам Шталь - это только красивое название обыкновенного ханжества.

Анна Каренина не видит того, что как бы слева от нее появляется «метресса» Шильтон, а справа - «пиетистка» мадам Шталь. Но это ясно видит Толстой, отдавая Анне Карениной обширную область жизни, заключенную между этими двумя «полюсами». Не случайно у Шильтон и Шталь сходственные «странные фамилии».