Гончаров обломов действующие лица. История создания романа «Обломов» Гончарова. Влияние «обломовщины» на личность Обломова

Роман в четырех частях

Часть первая

I

В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало бы на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов. Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока. Иногда взгляд его помрачался выражением будто усталости или скуки; но ни усталость, ни скука не могли ни на минуту согнать с лица мягкость, которая была господствующим и основным выражением, не лица только, а всей души; а душа так открыто и ясно светилась в глазах, в улыбке, в каждом движении головы, руки. И поверхностно наблюдательный, холодный человек, взглянув мимоходом на Обломова, сказал бы: «Добряк должен быть, простота!» Человек поглубже и посимпатичнее, долго вглядываясь в лицо его, отошел бы в приятном раздумье, с улыбкой. Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный или казался таким, может быть, потому, что Обломов как-то обрюзг не по летам: от недостатка ли движения или воздуха, а может быть, того и другого. Вообще же тело его, судя по матовому, чересчур белому свету шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины. Движения его, когда он был даже встревожен, сдерживались также мягкостью и не лишенною своего рода грации ленью. Если на лицо набегала из души туча заботы, взгляд туманился, на лбу являлись складки, начиналась игра сомнений, печали, испуга; но редко тревога эта застывала в форме определенной идеи, еще реже превращалась в намерение. Вся тревога разрешалась вздохом и замирала в апатии или в дремоте. Как шел домашний костюм Обломова к покойным чертам лица его и к изнеженному телу! На нем был халат из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу, без кистей, без бархата, без талии, весьма поместительный, так что и Обломов мог дважды завернуться в него. Рукава, по неизменной азиатской моде, шли от пальцев к плечу все шире и шире. Хотя халат этот и утратил свою первоначальную свежесть и местами заменил свой первобытный, естественный лоск другим, благоприобретенным, но все еще сохранял яркость восточной краски и прочность ткани. Халат имел в глазах Обломова тьму неоцененных достоинств: он мягок, гибок; тело не чувствует его на себе; он, как послушный раб, покоряется самомалейшему движению тела. Обломов всегда ходил дома без галстука и без жилета, потому что любил простор и приволье. Туфли на нем были длинные, мягкие и широкие; когда он, не глядя, опускал ноги с постели на пол, то непременно попадал в них сразу. Лежанье у Ильи Ильича не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя: это было его нормальным состоянием. Когда он был дома — а он был почти всегда дома, — он все лежал, и все постоянно в одной комнате, где мы его нашли, служившей ему спальней, кабинетом и приемной. У него было еще три комнаты, но он редко туда заглядывал, утром разве, и то не всякий день, когда человек мёл кабинет его, чего всякий день не делалось. В тех комнатах мебель закрыта была чехлами, шторы спущены. Комната, где лежал Илья Ильич, с первого взгляда казалась прекрасно убранною. Там стояло бюро красного дерева, два дивана, обитые шелковою материею, красивые ширмы с вышитыми небывалыми в природе птицами и плодами. Были там шелковые занавесы, ковры, несколько картин, бронза, фарфор и множество красивых мелочей. Но опытный глаз человека с чистым вкусом одним беглым взглядом на все, что тут было, прочел бы только желание кое-как соблюсти decorum неизбежных приличий, лишь бы отделаться от них. Обломов хлопотал, конечно, только об этом, когда убирал свой кабинет. Утонченный вкус не удовольствовался бы этими тяжелыми, неграциозными стульями красного дерева, шаткими этажерками. Задок у одного дивана оселся вниз, наклеенное дерево местами отстало. Точно тот же характер носили на себе и картины, и вазы, и мелочи. Сам хозяин, однако, смотрел на убранство своего кабинета так холодно и рассеянно, как будто спрашивал глазами: «Кто сюда натащил и наставил все это?» От такого холодного воззрения Обломова на свою собственность, а может быть, и еще от более холодного воззрения на тот же предмет слуги его, Захара, вид кабинета, если осмотреть там все повнимательнее, поражал господствующею в нем запущенностью и небрежностью. По стенам, около картин, лепилась в виде фестонов паутина, напитанная пылью; зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями для записывания на них по пыли каких-нибудь заметок на память. Ковры были в пятнах. На диване лежало забытое полотенце; на столе редкое утро не стояла не убранная от вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да не валялись хлебные крошки. Если б не эта тарелка, да не прислоненная к постели только что выкуренная трубка, или не сам хозяин, лежащий на ней, то можно было бы подумать, что тут никто не живет — так все запылилось, полиняло и вообще лишено было живых следов человеческого присутствия. На этажерках, правда, лежали две-три развернутые книги, валялась газета, на бюро стояла и чернильница с перьями; но страницы, на которых развернуты были книги, покрылись пылью и пожелтели; видно, что их бросили давно; нумер газеты был прошлогодний, а из чернильницы, если обмакнуть в нее перо, вырвалась бы разве только с жужжаньем испуганная муха. Илья Ильич проснулся, против обыкновения, очень рано, часов в восемь. Он чем-то сильно озабочен. На лице у него попеременно выступал не то страх, не то тоска и досада. Видно было, что его одолевала внутренняя борьба, а ум еще не являлся на помощь. Дело в том, что Обломов накануне получил из деревни, от своего старосты, письмо неприятного содержания. Известно, о каких неприятностях может писать староста: неурожай, недоимки, уменьшение дохода и т. п. Хотя староста и в прошлом и в третьем году писал к своему барину точно такие же письма, но и это последнее письмо подействовало так же сильно, как всякий неприятный сюрприз. Легко ли? Предстояло думать о средствах к принятию каких-нибудь мер. Впрочем, надо отдать справедливость заботливости Ильи Ильича о своих делах. Он по первому неприятному письму старосты, полученному несколько лет назад, уже стал создавать в уме план разных перемен и улучшений в порядке управления своим имением. По этому плану предполагалось ввести разные новые экономические, полицейские и другие меры. Но план был еще далеко не весь обдуман, а неприятные письма старосты ежегодно повторялись, побуждали его к деятельности и, следовательно, нарушали покой. Обломов сознавал необходимость до окончания плана предпринять что-нибудь решительное. Он, как только проснулся, тотчас же вознамерился встать, умыться и, напившись чаю, подумать хорошенько, кое-что сообразить, записать и вообще заняться этим делом как следует. С полчаса он все лежал, мучась этим намерением, но потом рассудил, что успеет еще сделать это и после чаю, а чай можно пить, по обыкновению, в постели, тем более, что ничто не мешает думать и лежа. Так и сделал. После чаю он уже приподнялся с своего ложа и чуть было не встал; поглядывая на туфли, он даже начал спускать к ним одну ногу с постели, но тотчас же опять подобрал ее. Пробило половина десятого, Илья Ильич встрепенулся. — Что ж это я в самом деле? — сказал он вслух с досадой. — Надо совесть знать: пора за дело! Дай только волю себе, так и... — Захар! — закричал он. В комнате, которая отделялась только небольшим коридором от кабинета Ильи Ильича, послышалось сначала точно ворчанье цепной собаки, потом стук спрыгнувших откуда-то ног. Это Захар спрыгнул с лежанки, на которой обыкновенно проводил время, сидя погруженный в дремоту. В комнату вошел пожилой человек, в сером сюртуке, с прорехою под мышкой, откуда торчал клочок рубашки, в сером же жилете, с медными пуговицами, с голым, как колено, черепом и с необъятно широкими и густыми русыми с проседью бакенбардами, из которых каждой стало бы на три бороды. Захар не старался изменить не только данного ему богом образа, но и своего костюма, в котором ходил в деревне. Платье ему шилось по вывезенному им из деревни образцу. Серый сюртук и жилет нравились ему и потому, что в этой полуформенной одежде он видел слабое воспоминание ливреи, которую он носил некогда, провожая покойных господ в церковь или в гости; а ливрея в воспоминаниях его была единственною представительницею достоинства дома Обломовых. Более ничто не напоминало старику барского широкого и покойного быта в глуши деревни. Старые господа умерли, фамильные портреты остались дома и, чай, валяются где-нибудь на чердаке; предания о старинном быте и важности фамилии всё глохнут или живут только в памяти немногих, оставшихся в деревне же стариков. Поэтому для Захара дорог был серый сюртук: в нем да еще в кое-каких признаках, сохранившихся в лице и манерах барина, напоминавших его родителей, и в его капризах, на которые хотя он и ворчал, и про себя и вслух, но которые между тем уважал внутренне, как проявление барской воли, господского права, видел он слабые намеки на отжившее величие. Без этих капризов он как-то не чувствовал над собой барина; без них ничто не воскрешало молодости его, деревни, которую они покинули давно, и преданий об этом старинном доме, единственной хроники, веденной старыми слугами, няньками, мамками и передаваемой из рода в род. Дом Обломовых был когда-то богат и знаменит в своей стороне, но потом, бог знает отчего, все беднел, мельчал и наконец незаметно потерялся между не старыми дворянскими домами. Только поседевшие слуги дома хранили и передавали друг другу верную память о минувшем, дорожа ею, как святынею. Вот отчего Захар так любил свой серый сюртук. Может быть, и бакенбардами своими он дорожил потому, что видел в детстве своем много старых слуг с этим старинным, аристократическим украшением. Илья Ильич, погруженный в задумчивость, долго не замечал Захара. Захар стоял перед ним молча. Наконец он кашлянул. — Что ты? — спросил Илья Ильич. — Ведь вы звали? — Звал? Зачем же это я звал — не помню! — отвечал он потягиваясь. — Поди пока к себе, а я вспомню. Захар ушел, а Илья Ильич продолжал лежать и думать о проклятом письме. Прошло с четверть часа. — Ну, полно лежать! — сказал он, — надо же встать... А впрочем, дай-ка я прочту еще раз со вниманием письмо старосты, а потом уж и встану. — Захар! Опять тот же прыжок и ворчанье сильнее. Захар вошел, а Обломов опять погрузился в задумчивость. Захар стоял минуты две, неблагосклонно, немного стороной посматривая на барина, и наконец пошел к дверям. — Куда же ты? — вдруг спросил Обломов. — Вы ничего не говорите, так что ж тут стоять-то даром? — захрипел Захар, за неимением другого голоса, который, по словам его, он потерял на охоте с собаками, когда ездил с старым барином и когда ему дунуло будто сильным ветром в горло. Он стоял вполуоборот среди комнаты и глядел все стороной на Обломова. — А у тебя разве ноги отсохли, что ты не можешь постоять? Ты видишь, я озабочен — так и подожди! Не залежался еще там? Сыщи письмо, что я вчера от старосты получил. Куда ты его дел? — Какое письмо? Я никакого письма не видал, — сказал Захар. — Ты же от почтальона принял его: грязное такое! — Куда ж его положили — почему мне знать? — говорил Захар, похлопывая рукой по бумагам и по разным вещам, лежавшим на столе. — Ты никогда ничего не знаешь. Там, в корзине, посмотри! Или не завалилось ли за диван? Вот спинка-то у дивана до сих пор не починена; что б тебе призвать столяра да починить? Ведь ты же изломал. Ни о чем не подумаешь! — Я не ломал, — отвечал Захар, — она сама изломалась; не век же ей быть: надо когда-нибудь изломаться. Илья Ильич не счел за нужное доказывать противное. — Нашел, что ли? — спросил он только. — Вот какие-то письма. — Не те. — Ну, так нет больше, — говорил Захар. — Ну хорошо, поди! — с нетерпением сказал Илья Ильич. — Я встану, сам найду. Захар пошел к себе, но только он уперся было руками о лежанку, чтоб прыгнуть на нее, как опять послышался торопливый крик: «Захар, Захар!» — Ах ты, господи! — ворчал Захар, отправляясь опять в кабинет. — Что это за мученье? Хоть бы смерть скорее пришла! — Чего вам? — сказал он, придерживаясь одной рукой за дверь кабинета и глядя на Обломова, в знак неблаговоления, до того стороной, что ему приходилось видеть барина вполглаза, а барину видна была только одна необъятная бакенбарда, из которой, так и ждешь, что вылетят две-три птицы. — Носовой платок, скорей! Сам бы ты мог догадаться: не видишь! — строго заметил Илья Ильич. Захар не обнаружил никакого особенного неудовольствия, или удивления при этом приказании и упреке барина, находя, вероятно, с своей стороны и то и другое весьма естественным. — А кто его знает, где платок? — ворчал он, обходя вокруг комнату и ощупывая каждый стул, хотя и так можно было видеть, что на стульях ничего не лежит. — Всё теряете! — заметил он, отворяя дверь в гостиную, чтоб посмотреть, нет ли там. — Куда? Здесь ищи! Я с третьего дня там не был. Да скорее же! — говорил Илья Ильич. — Где платок? Нету платка! — говорил Захар, разводя руками и озираясь во все углы. — Да вон он, — вдруг сердито захрипел он, — под вами! Вон конец торчит. Сами лежите на нем, а спрашиваете платка! И, не дожидаясь ответа, Захар пошел было вон. Обломову стало немного неловко от собственного промаха. Он быстро нашел другой повод сделать Захара виноватым. — Какая у тебя чистота везде: пыли-то, грязи-то, боже мой! Вон, вон, погляди-ка в углах-то — ничего не делаешь! — Уж коли я ничего не делаю... — заговорил Захар обиженным голосом, — стараюсь, жизни не жалею! И пыль-то стираю и мету-то почти каждый день... Он указал на середину пола и на стол, на котором Обломов обедал. — Вон, вон, — говорил он, — все подметено, прибрано, словно к свадьбе... Чего еще? — А это что? — прервал Илья Ильич, указывая на стены и на потолок. — А это? А это? — Он указал и на брошенное со вчерашнего дня полотенце и на забытую, на столе тарелку с ломтем хлеба. — Ну, это, пожалуй, уберу, — сказал Захар снисходительно, взяв тарелку. — Только это! А пыль по стенам, а паутина?.. — говорил Обломов, указывая на стены. — Это я к святой неделе убираю: тогда образа чищу и паутину снимаю... — А книги, картины обмести?.. — Книги и картины перед рождеством: тогда с Анисьей все шкафы переберем. А теперь когда станешь убирать? Вы все дома сидите. — Я иногда в театр хожу да в гости: вот бы... — Что за уборка ночью! Обломов с упреком поглядел на него, покачал головой и вздохнул, а Захар равнодушно поглядел в окно и тоже вздохнул. Барин, кажется, думал: «Ну, брат, ты еще больше Обломов, нежели я сам», а Захар чуть ли не подумал: «Врешь! ты только мастер говорить мудреные да жалкие слова, а до пыли и до паутины тебе и дела нет». — Понимаешь ли ты, — сказал Илья Ильич, — что от пыли заводится моль? Я иногда даже вижу клопа на стене! — У меня и блохи есть! — равнодушно отозвался Захар. — Разве это хорошо? Ведь это гадость! — заметил Обломов. Захар усмехнулся во все лицо, так что усмешка охватила даже брови и бакенбарды, которые от этого раздвинулись в стороны, и по всему лицу до самого лба расплылось красное пятно. — Чем же я виноват, что клопы на свете есть? — сказал он с наивным удивлением. — Разве я их выдумал? — Это от нечистоты, — перебил Обломов. — Что ты все врешь! — И нечистоту не я выдумал. — У тебя вот там мыши бегают по ночам — я слышу. — И мышей не я выдумал. Этой твари, что мышей, что кошек, что клопов, везде много. — Как же у других не бывает ни моли, ни клопов? На лице Захара выразилась недоверчивость, или, лучше сказать, покойная уверенность, что этого не бывает. — У меня всего много, — сказал он упрямо, — за всяким клопом не усмотришь, в щелку к нему не влезешь. А сам, кажется, думал: «Да и что за спанье без клопа?» — Ты мети, выбирай сор из углов — и не будет ничего, — учил Обломов. — Уберешь, а завтра опять наберется, — говорил Захар. — Не наберется, — перебил барин, — не должно. — Наберется — я знаю, — твердил слуга. — А наберется, так опять вымети. — Как это? Всякий день перебирай все углы? — спросил Захар. — Да что ж это за жизнь? Лучше бог по душу пошли! — Отчего ж у других чисто? — возразил Обломов. — Посмотри напротив, у настройщика: любо взглянуть, а всего одна девка... — А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ко, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: все поджимают под себя ноги, как гусыни... Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкафах лежала по годам куча старого, изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму... У них и корка зря не валяется: наделают сухариков, да с пивом и выпьют! Захар даже сквозь зубы плюнул, рассуждая о таком скаредном житье. — Нечего разговаривать! — возразил Илья Ильич, ты лучше убирай. — Иной раз и убрал бы, да вы же сами не даете, — сказал Захар. — Пошел свое! Все, видишь, я мешаю. — Конечно, вы; все дома сидите: как при вас станешь убирать? Уйдите на целый день, так и уберу. — Вот еще выдумал что — уйти! Поди-ка ты лучше к себе. — Да право! — настаивал Захар. — Вот, хоть бы сегодня ушли, мы бы с Анисьей и убрали все. И то не управимся вдвоем-то: надо еще баб нанять, перемыть все. — Э! какие затеи — баб! Ступай себе, — говорил Илья Ильич. Он уж был не рад, что вызвал Захара на этот разговор. Он все забывал, что чуть тронешь этот деликатный предмет, как и не оберешься хлопот. Обломову и хотелось бы, чтоб было чисто, да он бы желал, чтоб это сделалось как-нибудь так, незаметно, само собой; а Захар всегда заводил тяжбу, лишь только начинали требовать от него сметания пыли, мытья полов и т.п. Он в таком случае станет доказывать необходимость громадной возни в доме, зная очень хорошо, что одна мысль об этом приводила барина его в ужас. Захар ушел, а Обломов погрузился в размышления. Через несколько минут пробило еще полчаса. — Что это? — почти с ужасом сказал Илья Ильич. — Одиннадцать часов скоро, а я еще не встал, не умылся до сих пор? Захар, Захар! — Ах ты, боже мой! Ну! — послышалось из передней, и потом известный прыжок. — Умыться готово? — спросил Обломов. — Готово давно! — отвечал Захар. — Чего вы не встаете? — Что ж ты не скажешь, что готово? Я бы уж и встал давно. Поди же, я сейчас иду вслед за тобою. Мне надо заниматься, я сяду писать. Захар ушел, но чрез минуту воротился с исписанной и замасленной тетрадкой и клочками бумаги. — Вот, коли будете писать, так уж кстати извольте и счеты поверить: надо деньги заплатить. — Какие счеты? Какие деньги? — с неудовольствием спросил Илья Ильич. — От мясника, от зеленщика, от прачки, от хлебника: все денег просят. — Только о деньгах и забота! — ворчал Илья Ильич. — А ты что понемногу не подаешь счеты, а все вдруг? — Вы же ведь все прогоняли меня: завтра да завтра... — Ну, так и теперь разве нельзя до завтра? — Нет! Уж очень пристают: больше не дают в долг. Нынче первое число. — Ах! — с тоской сказал Обломов. — Новая забота! Ну, что стоишь? Положи на стол. Я сейчас встану, умоюсь и посмотрю, — сказал Илья Ильич. — Так умыться-то готово? — Готово! — сказал Захар. — Ну, теперь... Он начал было, кряхтя, приподниматься на постели, чтоб встать. — Я забыл вам сказать, — начал Захар, — давеча, как вы еще почивали, управляющий дворника прислал: говорит, что непременно надо съехать... квартира нужна. — Ну, что ж такое? Если нужна, так, разумеется, съедем. Что ты пристаешь ко мне? Уж ты третий раз говоришь мне об этом. — Ко мне пристают тоже. — Скажи, что съедем. — Они говорят: вы уж с месяц, говорят, обещали, а все не съезжаете; мы, говорят, полиции дадим знать. — Пусть дают знать! — сказал решительно Обломов. — Мы и сами переедем, как потеплее будет, недели через три. — Куда недели через три! Управляющий говорит, что чрез две недели рабочие придут: ломать все будут... «Съезжайте, говорит, завтра или послезавтра...» — Э-э-э! слишком проворно! Видишь, еще что! Не сейчас ли прикажете? А ты мне не смей и напоминать о квартире. Я уж тебе запретил раз; а ты опять. Смотри! — Что ж мне делать-то? — отозвался Захар. — Что ж делать? — вот он чем отделывается от меня! — отвечал Илья Ильич. — Он меня спрашивает! Мне что за дело? Ты не беспокой меня, а там как хочешь, так и распорядись, только чтоб не переезжать. Не может постараться для барина! — Да как же, батюшка, Илья Ильич, я распоряжусь? — начал мягким сипеньем Захар. — Дом-то не мой: как же из чужого дома не переезжать, коли гонят? Кабы мой дом был, так я бы с великим моим удовольствием... — Нельзя ли их уговорить как-нибудь. «Мы, дескать, живем давно, платим исправно». — Говорил, — сказал Захар. — Ну, что ж они? — Что! Наладили свое: «Переезжайте, говорят, нам нужно квартиру переделывать». Хотят из докторской и из этой одну большую квартиру сделать, к свадьбе хозяйского сына. — Ах ты, боже мой! — с досадой сказал Обломов. — Ведь есть же этакие ослы, что женятся! Он повернулся на спину. — Вы бы написали, сударь, к хозяину, — сказал Захар, — так, может быть, он бы вас не тронул, а велел бы сначала вон ту квартиру ломать. Захар при этом показал рукой куда-то направо. — Ну хорошо, как встану, напишу... Ты ступай к себе, а я подумаю. Ничего ты не умеешь сделать, — добавил он, — мне и об этой дряни надо самому хлопотать. Захар ушел, а Обломов стал думать. Но он был в затруднении, о чем думать: о письме ли старосты, о переезде ли на новую квартиру, приняться ли сводить счеты? Он терялся в приливе житейских забот и все лежал, ворочаясь с боку на бок. По временам только слышались отрывистые восклицания: «Ах, боже мой! Трогает жизнь, везде достает». Неизвестно, долго ли бы еще пробыл он в этой нерешительности, но в передней раздался звонок. — Уж кто-то и пришел! — сказал Обломов, кутаясь в халат. — А я еще не вставал — срам да и только! Кто бы это так рано? И он, лежа, с любопытством глядел на двери.

В 1838 г. Гончаров написал юмористическую повесть под названием «Лихая болесть», в которой шла речь о странной эпидемии, зародившейся в Западной Европе и попавшей в Петербург: пустые мечты, воздушные замки, «хандра». Эта «лихая болесть» - прообраз «обломовщины».

Полностью роман «Обломов» был впервые опубликован в 1859 году в первых четырех номерах журнала «Отечественные записки». Начало работы над романом относится к более раннему периоду. В 1849 году была опубликована одна из центральных глав «Обломова» - «Сон Обломова», которую сам автор назвал «увертюрой всего романа». Автор задается вопросом: что же такое «обломовщина» - «золотой век» или гибель, застой? В «Сне...» преобладают мотивы статичности и неподвижности, застоя, но при этом чувствуется и симпатия автора, добродушный юмор, а не только сатирическое отрицание.

Как позднее утверждал Гончаров, в 1849 году готов был план романа «Обломов» и закончен черновой вариант первой его части. «Вскоре, - писал Гончаров, - после напечатания в 1847 году в “Современнике” “Обыкновенной истории” - у меня уже в уме был готов план Обломова». Летом 1849 года, когда был готов «Сон Обломова», Гончаров совершил поездку на родину, в Симбирск, быт которого сохранял отпечаток патриархальной старины. В этом небольшом городке писатель увидел немало примеров того «сна», которым спали обитатели вымышленной им Обломовки.

Работа над романом была прервана в связи с кругосветным путешествием Гончарова на фрегате «Паллада». Лишь летом 1857 года, после выхода из печати путевых очерков «Фрегат “Паллада”», Гончаров продолжил работу над «Обломовым». Летом 1857 года он уехал на курорт Мариенбад, где в течение нескольких недель закончил три части романа. В августе того же года Гончаров начал работать и над последней, четвертой, частью романа, заключительные главы которой были написаны в 1858 году. «Неестественным покажется, - писал Гончаров одному из своих друзей, - как это в месяц человек кончил то, чего не мог закончить в года? На это отвечу, что если б не было годов, не написалось бы в месяц ничего. В том и дело, что роман выносился весь до мельчайших сцен и подробностей и оставалось только записывать его». Об этом же вспоминал Гончаров в статье «Необыкновенная история»: «В голове у меня был уже обработан весь роман окончательно - и я переносил его на бумагу, как будто под диктовку…» Однако, готовя роман к печати, Гончаров в 1858 году заново переписал "Обломова", дополнив его новыми сценами, и произвел некоторые сокращения. Завершив работу над романом, Гончаров сказал: «Я писал свою жизнь и то, что к ней прирастаю».

Гончаров признавался, что на замысле "Обломова" сказалось влияние идей Белинского. Важнейшим обстоятельством, повлиявшим на замысел произведения, считается выступление Белинского по поводу первого романа Гончарова - «Обыкновенная история». В своей статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» Белинский подробно проанализировал образ дворянского романтика, «лишнего человека», претендующего на почетное место в жизни, и подчеркнул бездеятельность такого романтика во всех сферах жизни, его лень и апатию. Требуя беспощадного разоблачения подобного героя, Белинский указывал и на возможность иного, чем в «Обыкновенной истории», завершения романа. При создании образа Обломова Гончаров воспользовался целым рядом характерных черт, намеченных Белинским в разборе «Обыкновенной истории».

В образе Обломова присутствуют также автобиографические черты. По собственному признанию Гончарова, он и сам был сибаритом, любил безмятежный покой, рождающий творчество. В путевом дневнике «Фрегат “Паллада”» Гончаров признавался, что во время путешествия большую часть времени проводил в каюте, лежа на диване, не говоря уже о том, с каким трудом вообще решился на кругосветное плаванье. В дружеском кругу Майковых, относившихся к писателю с большой любовью, Гончарову присвоили многозначное прозвище - «принц де Лень».

Появление романа «Обломов» совпало со временем острейшего кризиса крепостничества. Образ апатичного, неспособного к деятельности помещика, выросшего и воспитанного в патриархальной обстановке барской усадьбы, где господа жили безмятежно благодаря труду крепостных, был очень актуален для современников. Н.А. Добролюбов в своей статье «Что такое обломовщина?» (1859) дал высокую оценку роману и этому явлению. В лице Ильи Ильича Обломова показано, как среда и воспитание уродуют прекрасную натуру человека, порождая лень, апатию, безволие.

Путь Обломова - типичный путь провинциальных российских дворян 1840-х гг., приезжавших в столицу и оказывавшихся вне круга общественной жизни. Служба в департаменте с непременным ожиданием повышения, из года в год однообразие жалоб, прошений, завязывания отношений со столоначальниками - это оказалось не по силам Обломову. Продвижению по служебной лестнице, он предпочел бесцветное лежание на диване, лишенное надежд и стремлений. Одна из причин «лихой болести», по мнению автора, несовершенство общества. Эта мысль автора передается и герою: «Или я не понял этой жизни, или она никуда не годится». Эта фраза Обломова заставляет вспомнить известные образы «лишних людей» в русской литературе (Онегина, Печорина, Базарова и т.д.).

Гончаров писал о своем герое: «У меня был один артистический идеал: это - изображение честной и доброй симпатичной натуры, в высшей степени идеалиста, всю жизнь борющегося, ищущего правды, встречающего ложь на каждом шагу, обманывающегося и впадающего в апатию и бессилие». В Обломове дремлет та мечтательность, что рвалась наружу в Александре Адуеве, герое «Обыкновенной истории». В душе Обломов тоже лирик, человек, умеющий глубоко чувствовать, - его восприятие музыки, погружение в пленительные звуки арии «Casta diva» свидетельствуют о том, что не одна только «голубиная кротость», но и страсти ему доступны. Каждая встреча с другом детства Андреем Штольцем, полной противоположностью Обломова, выводит последнего из сонного состояния, но ненадолго: решимость что-то предпринять, как-то обустроить свою жизнь овладевает им на короткое время, пока Штольц рядом с ним. Однако у Штольца не хватает времени поставить Обломова на иной путь. Но в любом обществе, во все времена находятся люди, подобные Тарантьеву, готовые всегда прийти на помощь в корыстных целях. Они и определяют русло, по которому протекает жизнь Ильи Ильича.

Опубликованный в 1859 году, роман был встречен как важнейшее общественное событие. Газета «Правда» в статье, посвященной 125-летней годовщине со дня рождения Гончарова, писала: «"Обломов" появился в эпоху общественного возбуждения, за несколько лет до крестьянской реформы, и был воспринят как призыв к борьбе против косности и застоя». Сразу же после выхода в свет роман стал предметом обсуждения в критике и среди писателей.

Роман Гончарова «Обломов» является одним из знаковых произведений русской литературы 19 века. Он входит в трилогию с двумя другими книгами писателя – «Обыкновенная история» и «Обрыв». История создания романа «Обломов» Гончарова началась задолго до появления замысла произведения – идея «обломовщины» как всеохватывающего социального явления появилась у автора еще до появления первого романа трилогии – «Обыкновенная история».

Хронология создания романа

Прообразом «обломовщины» в раннем творчестве Гончарова исследователи считают написанную в 1838 году повесть «Лихая болесть». В произведении была описана странная эпидемия, основным симптомом которой была «хандра», больные начинали строить воздушные замки и тешить себя пустыми мечтами. Проявления схожей «болезни» наблюдаются и главного героя романа Обломова.

Однако сама история романа «Обломов» начинается в 1849 году, когда Гончаров опубликовал в «Литературном сборнике с иллюстрациями» одну из центральных глав произведения – «Сон Обломова» с подзаголовком «Эпизод из неоконченного романа».

В период написания главы писатель пребывал на родине, в Симбирске, где в патриархальном, сохранившем отпечаток старины быте Гончаров почерпнул множество примеров «обломовского сна», который изобразил сначала в напечатанном отрывке, а затем и в романе. В это же время у писателя был уже готов кратко набросанный план будущего произведения и черновой вариант всей первой части.

В 1850 году Гончаров создает чистовой вариант первой части и работает над продолжением произведения. Писатель мало пишет, но много раздумывает над романом. В октябре 1852 года история «Обломова» прерывается на целых пять лет – Гончаров в должности секретаря при адмирале Е. В. Путятине отправляется на фрегате «Паллада» в кругосветное путешествие. Работа над произведением возобновляется только в июне 1857 года, когда, пребывая в Мариенбарде, писатель за семь недель дописывает почти весь роман. Как после говорил Гончаров, за время путешествия в его воображении роман уже полностью сложился, и его нужно было просто перенести на бумагу.

Осенью 1858 года Гончаров полностью заканчивает работу над рукописью «Обломова», добавив многие сцены и полностью переработав некоторые главы. В 1859 году роман был напечатан в четырех номерах журнала «Отечественные записки».

Прототипы героев романа «Обломов»

Обломов

Творческая история романа «Обломов» берет свое начало в жизни самого автора – Ивана Гончарова. Для писателя, по его словам, было важно изображать подлинную реальность, не уходя на «почву мыслителя».

Именно поэтому центрального персонажа – Илью Ильича Обломова Гончаров списал с самого себя. По воспоминаниям современников писателя, между автором и персонажем романа много общего – они оба родом из русской глубинки с патриархальным устаревшим бытом, оба медлительны и на первый взгляд ленивы, при этом обладают живым умом, художественным воображением и некой мечтательностью, о чем не скажешь по первому впечатлению.

Ольга

Прототип главного женского образа – Ольги Ильинской, Гончаров также почерпнул из собственной жизни. По версиям исследователей, прообразами девушки являются знакомые писателя – Елизавета Васильевна Толстая и Екатерина Павловна Майкова. Гончаров был влюблен в Е. Толстую – как Ольга для Обломова, так и Елизавета Васильевна была для него идеалом женщины, сердечности, женского ума и красоты. Переписка между Гончаровым и Е. Толстой представляет параллель с событиями романа – даже теория любви у создателя и героя книги совпадают. Автор наделял Ольгу всеми теми прекрасными чертами, которые видел в Елизавете Васильевне, перенося на бумагу собственные чувства и переживания. Как Ольге в романе не было суждено выйти замуж за Обломова, так и Е. Толстую ожидал брак с кузеном А. И. Мусиным-Пушкиным.

Прототипом замужней героини – Ольги Штольц становится Майкова – жена В. Н. Майкова. Екатерину Павловну и Гончарова связывала крепкая и продолжительная дружба, начавшаяся на одном из вечеров литературного салона Маковых. В образе Майковой писатель почерпнул совершенно другой тип женщины – непрерывно ищущей, стремящейся вперед, ничем не удовлетворяющейся, для которой постепенно семейная жизнь становилась тягостной и тесной. Впрочем, как указывают некоторые исследователи, после последней редакции романа «Обломов» образ Ильинской все больше походил не на Е. Толстую, а на Майкову.

Агафья

Второй важный женский образ романа – образ Агафьи Матвеевны Пшеницыной, был списан Гончаровым с воспоминаний о матери писателя – Авдотье Матвеевне. По мнению исследователей, трагедия брака между Агафьей и Обломовым стала отражением жизненной драмы крестного Гончарова – Н. Трегубова.

Штольц

Образ Штольца является не только сборным персонажем немецкого типа, носителем иной ментальности и другого мировосприятия. В основу описания героя легла история семьи Карла-Фридриха Рудольфа, отца Елизаветы Гончаровой – жены старшего брата писателя. На данную связь указывает также то, что в черновых редакциях герой имеет два имени – Андрей и Карл, а в прижизненных изданиях в сцене первого появления персонажа его имя фигурирует как Андрей Карлович. Однако существует версия, что Штольц также является одним из олицетворений в романе одной из сторон самого писателя – его юношеских стремлений и практичности.

Выводы

История создания «Обломова» позволяет лучше понять идейный смысл романа, его внутреннюю глубинную и особую важность для автора. «Вынашивая» идею произведения более десяти лет, Гончаров создал гениальное произведение, которое и в наши дни заставляет задуматься об истинном смысле жизни, любви и поиске счастья.

Тест по произведению

Обломов. Иллюстрация Константина Тихомирова из журнала «Живописное обозрение стран света». 1883 год goncharov.spb.ru

1. Тайна грозы

«Грозы не страшны, а только благотворны там: бывают постоянно в одно и то же установленное время, не забывая почти никогда Ильина дня, как будто для того, чтоб поддержать известное предание в народе. И число и сила ударов, кажется, всякий год одни и те же, точно как будто из казны отпускалась на год на весь край известная мера электри-чества».

На первый взгляд этот фрагмент кажется почти случайным. Обращает на себя внимание разве что упоминание Ильина дня: «известное предание в народе» — это поверье, что в Ильин день нельзя работать, чтобы не убило громом. Вспом-ним, что главного героя романа зовут Илья Ильич — и он не хочет работать не только в свой день ангела, но и вообще никогда. Впрочем, гроза в этом отрывке объясняется не только с помощью народного поверья об Илье-пророке как покровителе грома — то есть глазами человека, верящего в «известное пре-дание». Гроза подается одновременно и рационально. Точка зрения жителя Обломовки, который верит в «известное предание», как бы сопоставляется с точкой зрения рационалиста Штольца: этот герой еще не появился на стра-ницах романа, но его голос, скептически оценивающий народные суеверия, уже звучит. Такая двойная точка зрения будет определять повествование и дальше.

2. Тайна слова «луна»

Рассказчику нравится Обломовка, но он не видит в ней ничего поэтичного:

«Бог знает, удовольствовался ли бы поэт или мечтатель природой мир-ного уголка. Эти господа, как известно, любят засматриваться на луну да слушать щелканье соловьев. <…> А в этом краю никто и не знал, что за луна такая, — все называли ее месяцем. Она как-то добродушно, во все глаза смотрела на деревни и поле и очень походила на медный вычищенный таз».

Поэтический образ луны в «обломовском» сознании отсутствует, и нам сооб-щают об этом не случайно. В романе многократно упоминается ария «Casta diva» из оперы Беллини «Норма». Сначала Обломов мечтает, как ее будет исполнять его будущая жена, а затем эту каватину исполнит Ольга Ильинская, после чего Обломов признается ей в любви. Название арии переводится на рус-ский как «Пречистая богиня», но посвящена она вовсе не Богородице, как ино-гда утверждают, а богине луны. Об этом помнит и сам Обломов:

«…как выпла-кивает сердце эта женщина! Какая грусть заложена в эти звуки!.. И никто не знает ничего вокруг… Она одна… Тайна тяготит ее; она вверяет ее луне…»

Итак, любовь Обломова к Ольге ассоциируется с романтическим образом луны — которого, однако, не знали в патриархальной Обломовке. Неуди-вительно, что история их отношений заканчивается печально.

3. Тайна любви Обломова к Ольге

Расставшись с Ольгой, Обломов впадает в оцепенение:

«Снег, снег, снег! — твердил он бессмысленно, глядя на снег, густым слоем покрывший забор, плетень и гряды на огороде. — Всё засы-пал! — шепнул потом отчаянно, лег в постель и заснул свинцовым, безотрадным сном».

Почему герой не мог твердить ни о чем, кроме снега? Потому что любовь Об-ломова к Ольге развивается в соответствии с временами года. Герои встре-чаются в мае, и символом их любви становится ветка сирени — с нею Обломов несколько раз прямо сравнивает свои чувства. Пика интенсивности отношения достигают летом, а осенью Обломов, подавленный много-численными житей-скими трудностями, стремится избежать встреч с Ольгой, притворяется боль-ным и так далее.

Когда они расстаются, идет снег: годовой природный цикл завершен, и с этим ничего нельзя поделать. Таким образом, и в своей любви герой опять оказы-вается порождением родной деревни — места, где «годовой круг» повторяется «правильно и невозмутимо».

4. Тайна кофе и сигар

Размечтавшись, Обломов описывает идеальную, как ему кажется, жизнь своему единственному другу Штольцу.

«До обеда приятно заглянуть в кухню, открыть кастрюлю, понюхать, посмотреть, как свертывают пирожки, сбивают сливки. Потом лечь на кушетку; жена вслух читает что-нибудь новое; мы останавливаемся, спорим… Но гости едут, например ты с женой. <…> После обеда мокка, гавана на террасе…»

Что значит упоминание кофе мокка и кубинских сигар? Чтобы понять это, обратим внимание на реакцию Штольца: тот внимательно слушает друга, но с самого начала уверен, что даже в мечтах Обломов не может придумать ничего лучше Обломовки: «Ты мне рисуешь одно и то же, что бывало у дедов и отцов». Штольц явно неправ. Традиционный, «обломовский» уклад жизни не может удовлетворить главного героя, а мечту его «обломовскими» словами даже не описать: кофе, сигары, террасы — все это следы учебы в университете, прочитанных книг. Обломов, как бы он ни был ленив, образованный петербур-жец и далеко ушел от Обломовки.

5. Загадки восточной войны

Обломов читает газеты и узнаёт, «…зачем англичане посылают корабли с войском на Восток…».

Что за военные действия на Востоке имеются в виду? Скорее всего, англо-китайские «опиумные войны», последствия которых Гончаров лично наблюдал во время своего пребывания в Китае и описал во «Фрегате „Паллада“». Однако дело даже не в этом. Отправка английских войск на Восток упоминается как минимум четырежды в разных местах романа, а ведь его действие длится не-сколько лет. Получается, что не только главный герой застрял как бы в застыв-шем времени, где ничего не происходит, но и мировые новости (а герои романа очень любят обсуждать новости) все время одни и те же. Газеты, казалось бы обязанные следить за последними известиями, сообщают о как будто беско-нечно повторяющихся событиях. Не один Обломов — весь мир никак не может сдвинуться с точки.

6. Тайна коллежского секретаря

Вот как рассказчик представляет нам Обломова:

«Обломов, дворянин родом, коллежский секретарь чином, безвыездно живет двенадцатый год в Петербурге».

Коллежский секретарь — это чин X класса, то есть не самый низкий. Как Обломов мог получить такой чин? А вот это действительно не очень понятно, причем даже комментаторам Полного собрания сочинений Гончарова, которые и обна-ружили эту загадку. Можно предположить, что Обломов окончил университет кандидатом, то есть с особым успехом, и получил этот чин сразу после выпуска (вот только учился Обломов не особенно прилежно). Если же Обломов не был кандидатом, у него должен быть чин XII класса — губернский секретарь. Но мы знаем, что герой «прослужил кое-как года два», а значит, не мог успеть выслужить два чина. Более того, в черновиках романа Обломов прямо назван губернским секретарем. В общем, правдоподобного объяснения у чина Обло-мова нет. Остается предположить, что здесь действует какой-то другой прин-цип. Именно X класс был у гражданской жены Обломова, вдовы Агафьи Мат-веевны Пшеницыной (жены и вдовы чиновников считались в том же чине, что и мужья). Возможно, это совпадение — ироничный намек на своеобразное «родство душ» Обломова и Агафьи Матвеевны.

7. Тайна Штольца

Штольц предлагает Обломову не «погибать молча», сидя сиднем, а бежать куда-то и заняться делом:

«Куда? Да хоть с своими мужиками на Волгу: и там больше движения, есть интересы какие-нибудь, цель, труд. Я бы уехал в Сибирь, в Ситху».

А каким делом занимается сам Штольц? В романе постоянно говорится о некой бурной деятельности, которую ведет Штольц, но без всякой конкретики: непо-нятно, должен ли читатель догадаться сам, чем занимается Штольц, или раз-гадки попросту нет. С одной стороны, вполне возможно, что эта деталь под-черкивает многосторонность Штольца: он может делать буквально все что угодно, поэтому не очень важно, в чем конкретно состоит его деятельность. С другой стороны, как заметила литературовед Людмила Гейро, разбросанные по тексту романа упоминания мест, где часто бывает Штольц, совпадают со списком районов, где добывали, покупали и продавали золото. Если это так, то Штольц — золотопромышленник. Интересно, что Ситха, куда хочет отпра-виться Штольц, находится на Аляске, но это как раз ничего не говорит о его связях с добычей золота: во время написания романа о существовании на Аляс-ке запасов драгоценного металла еще не было известно.

100 великих литературных героев [с иллюстрациями] Еремин Виктор Николаевич

Илья Ильич Обломов

Илья Ильич Обломов

Илья Ильич Обломов по праву может быть назван самым непознанным литературным героем в мировой истории. Вдохновленный свыше, создатель его, Иван Александрович Гончаров, судя по отдельным высказываниям писателя, как в самом романе, так и по поводу главного героя, предполагал, что описал некий характерный преимущественно только для России типаж своего времени. На деле же в несколько утрированном виде он явил на свет вневременной всеохватывающий мировой образ жизни, осмысление которого и подлинная оценка которого лишь предстоят человечеству.

Должно быть, менее всех разобрался в Обломове знаменитый отечественный критик Н.А. Добролюбов, проанализировавший «Обломова» в изучаемой по школьной программе статье «Что такое обломовщина?», в которой он рассматривал героя романа с позиций современных ему демократических воззрений на мироустройство, а потому безнадежно устаревших в наши дни. Что, впрочем, не мешает литературным критикам XXI в. упорно повторять непродуманные, а зачастую и ложные изречения некогда популярного публициста.

Каков же был жизненный опыт, как формировались характер и талант создателя романа «Обломов»?

Иван Александрович Гончаров родился 6 июля 1812 г. в Симбирске в зажиточной купеческой семье. Отец его умер, когда мальчику исполнилось три года, и дети, а их у Гончаровых было четверо, остались на попечении матери. Вдова уделяла большое внимание образованию своих чад, но в целом первые десять лет своей жизни Иван Александрович ярко описал в знаменитом «Сне Обломова» – это был мир беспечной, сонной, ленивой жизни обитателей богатой усадьбы.

Начальное образование будущий писатель получил в частных пансионах Симбирска и дома. Достаточно сказать, что в 12 лет Ванюша прекрасно знал творчество Г.Р. Державина, М.М. Хераскова и В.А. Озерова, прочитал исторические сочинения Ш.Л. Роллена, И.И. Голикова, о путешествиях Мунго Парка, С.П. Крашенинникова, П.С. Палласа и других.

Большую роль в судьбе Гончарова сыграл отставной моряк Николай Николаевич Трегубов. Небогатый помещик, он не захотел скучать в деревенском одиночестве и снял в городском доме Гончаровых флигель. Вскоре Николай Николаевич подружился с отцом будущего писателя, стал крестным его детей и прожил с семейством Гончаровых до самой смерти, почти пятьдесят лет.

Трегубов был человеком просвещенным, не жалел денег на выписку из столиц журналов, книг, брошюр. Романов и вообще беллетристики он не читал, предпочитал книги в основном исторического и политического содержания и газеты. Был Николай Николаевич знатоком в своей профессии. Гончаров вспоминал: «Особенно ясны и неоценимы были для меня его беседы о математической и физической географии, астрономии, вообще космогонии, потом навигации. Он познакомил меня с картой звездного неба, наглядно объяснял движение планет, вращение Земли, все то, чего не умели или не хотели сделать мои школьные наставники. Я увидел ясно, что они были дети перед ним в этих технических, преподанных мне, уроках. У него были некоторые морские инструменты, телескоп, секстант, хронометр. Между книгами у него оказались путешествия всех кругосветных плавателей, с Кука до последних времен… Я жадно поглощал его рассказы и зачитывался путешествиями.

– Ах, если бы ты сделал хоть четыре морские кампании – то-то порадовал меня, – говаривал он часто в заключение. Я задумывался в ответ на это: меня тогда уже тянуло к морю, или, по крайней мере, к воде…»

Отметим, что именно от Трегубова взял впоследствии писатель ряд черт характера Обломова.

В 1822 г., десяти лет от роду, Гончарова отвезли в Москву и поместили в одно из средних заведений, предназначенных исключительно для дворян. С этого времени домой Иван Александрович наведывался только летом в отпуск.

В 1831 г. Гончаров поступил на словесное отделение Московского университета, по окончании которого вернулся в Симбирск, где вскоре стал вхож в дом симбирского губернатора А.М. Загряжского. Через год Загряжский взял молодого человека с собой в Петербург и поспособствовал устройству его на службу в столице. Гончаров сначала был переводчиком в Департаменте внешней торговли, потом там же определился столоначальником.

В 1830-х гг. Иван Александрович сблизился с семьей академика живописи Николая Аполлоновича Майкова, в частности, с его сыновьями Валерианом и Аполлоном. Он даже взялся преподавать братьям Майковым историю. Писал Иван Александрович и в рукописный журнал литературного салона Майковых «Подснежник». Немногим участникам салона была известна повесть Гончарова «Счастливая ошибка», в которой уже содержались некоторые образы и ситуации «Обломова».

Свой первый роман «Обыкновенная история» Иван Александрович создавал, по расчетам некоторых литературоведов, шесть лет! Роман был опубликован в журнале «Современник» в 1847 г., и тридцатипятилетний Гончаров сразу же вошел в ряд ведущих писателей России.

Сразу же после публикации «Обыкновенной истории» писатель приступил к работе над романом «Обломов». Первоначально давался он Ивану Александровичу тяжело. В феврале 1849 г. был опубликован отрывок под названием «Сон Обломова», а первая часть романа вчерне была закончена к 1850 г.

Однако потом дело значительно застопорилось. В 1852 г. Иван Александрович при содействии министра народного просвещения А.С. Норова «был командирован для исправления должности секретаря при адмирале (Е.В. Путятине) во время экспедиции к русским американским владениям». Так сбылась мечта Трегубова, и его любимец отправился в дальнее плавание.

До этого похода Гончаров «никуда в море далее Кронштадта и Петергофа» не путешествовал. Во время экспедиции Иван Александрович писал письма, которые печатались в «Морском сборнике». Из них впоследствии было составлено двухтомное описание плавания «Фрегат “Паллада”» – одно из лучших произведений русской литературы подобного жанра.

В океане Гончаров продолжил работу над образом Обломова. Видимо, тогда у писателя и сложилась во многом спорная концепция о национальной специфике обломовщины (термин автора). Гончаров противопоставил всегда деятельного, занятого, торопливого англичанина ленивому и спокойному русскому барину. Откуда писатель взял такое сопоставление – непонятно. Можно, конечно, не сомневаться в отличном знании писателем характера многих русских помещиков, но для познания характера англичан вряд ли ему могло хватить двух месяцев поверхностного наблюдения. Или это была уже заранее придуманная точка зрения, которой автор только направленно искал подтверждение?

«Обломов» создавался еще почти девять лет. В 1857 г. Гончаров поехал за границу в Мариенбад, где в течение семи недель написал почти все три последние тома романа. Однако окончательный вариант «Обломова» был опубликован только в 1859 г. в первых четырех книгах журнала «Отечественные записки», когда главным редактором журнала был еще А.А. Краевский.

Сказать, что «Обломов» стал событием в жизни общества предреформенной России – значит ничего не сказать. Современник Гончарова критик А.М. Скабичевский писал: «Нужно было жить в то время, чтобы понять, какую сенсацию возбудил этот роман в публике и какое потрясающее впечатление произвел он на все общество. Он как бомба упал в интеллигентную среду как раз во время самого сильного общественного возбуждения, за три года до освобождения крестьян…» Отметим, что «Обломов» появился менее чем через три года после поражения России в Крымской войне 1853–1856 гг., когда российское общество все еще энергично обсуждало причины произошедшей катастрофы. Многие именно в обломовщине вдруг увидели главную причину этой трагедии.

Иван Александрович, работая над «Обломовым», видимо, не собирался заниматься обличительством. Наиболее верная трактовка фамилии главного героя – обломок старой доброй Руси, оказавшийся один на один со звериным мурлом окрепшего и вошедшего во власть вольного предпринимательства. Добрый, слабохарактерный, бессильный противостоять хаму Обломов, имея на то материальную возможность, пытается уйти из мира зла в светлый добрый сон о прошлом, о беззаботном детстве. Он надеется скрыться в тенетах Морфея, но суетливые дельцы то и дело вытаскивают «улитку» на свет Божий и принуждают Илью Ильича жить по их правилам.

Недаром Гончаров придал Обломову многие собственные черты и свойства любимых им людей. Но в дальнейшем писатель поддался напору агрессивных критиков и сам начал заявлять об обличительном характере своего произведения, благо этому способствовали некоторые авторские отступления в романе.

Особый гвалт подняла вокруг «Обломова» демократическая критика (впоследствии подхваченная и раздутая критикой советской). Для нее характерны следующие слова Добролюбова: «История о том, как лежит и спит добряк-ленивец Обломов и как ни дружба, ни любовь не могут пробудить и поднять его, – не бог весть какая важная история. Но в ней отразилась русская жизнь, в ней предстает перед нами живой современный русский тип, отчеканенный с беспощадною строгостью и правильностью; в ней сказалось новое слово нашего общественного развития, произнесенное ясно и твердо, без отчаяния и без ребяческих надежд, но с полным сознанием истины. Слово это – обломовщина; оно служит ключом к разгадке многих явлений русской жизни, и оно придает роману Гончарова гораздо более общественного значения, нежели сколько имеют его все наши обличительные повести». Все до последнего слова – ложь и недомыслие!»

Давайте вспомним – вокруг чего был раздут весь этот политический сыр-бор.

Роман начинается с того, что в Петербурге, на Гороховой улице лежит в постели Илья Ильич Обломов – молодой человек лет тридцати двух – тридцати трех, не обременяющий себя особыми занятиями. Лежание в постели – образ его жизни, обоснованный философски и ничем не досаждающий окружающим. Человек материально обеспеченный предками, не имеющий семьи и могущий позволить себе праздность, он вызывает раздражение у знакомых, снующих вокруг него с многочисленными мелкими дрязгами и притязаниями. Обломов старается отделаться от них то шутками, то отвлекая разговор на интересные ему темы. Бесполезно!

Илья Ильич ждет друга своего детства Андрея Штольца, который единственный, по его мнению, в силах помочь ему с действительно важными вопросами ведения хозяйства и получения дохода от его собственности.

Когда знакомые оставляют Обломова в покое, он засыпает сладким сном, в котором вспоминает свою прошлую, давно ушедшую жизнь в родной Обломовке, где нет ничего дикого или грандиозного, где все дышит умилением, светом, добром и безмятежным покоем.

Но отчего-то именно Сон Обломова вызвал особое неприятие у метущейся демократической общественности России. Добролюбов, в частности, «обличал»: «В Обломовке никто не задавал себе вопроса: зачем жизнь, что она такое, какой ее смысл и назначение? Обломовцы очень просто понимали ее, “как идеал покоя и бездействия, нарушаемого по временам разными неприятными случайностями, как то: болезнями, убытками, ссорами и, между прочим, трудом. Они сносили труд, как наказание, наложенное еще на праотцев наших, но любить не могли, и где был случай, всегда от него избавлялись, находя это возможным и должным”».

Вряд ли знаменитый критик смог бы при этом сказать: а когда и где это было не так и чего плохого в таком образе жизни подавляющего большинства жителей планеты Земля? Во всем обеспеченном мире большинство людей «едят, спят, обсуждают новости; жизнь течет плавно, перетекая из осени в зиму, из весны в лето, чтобы снова свершать свои вечные круги». В чем их преступление и чем ужасна так называемая обломовщина, если она и есть то, о чем негодует Добролюбов? Видимо, в том, что критик не понял всемирности, неистребимости, безобидности, а потому и невинности Обломова.

Уютен, почти сказочен мир Обломовки, впрочем, как всегда уютен и сказочен мир детства. Потому и предпочитает Илья Ильич радостные сны скуке суетящихся бездельников и деятельных лжесозидателей, то и дело норовящих хапнуть побольше и пожирнее у менее сильного. Однако именно этот мир был объявлен критиками «пародийно-иронической идиллией “золотого века”».

Но вот приехал друг Обломова Андрей Иванович Штольц. С этого события начинается вторая часть романа.

Штольц вознамерился втянуть Обломова в бессмыслицу светского существования, которую он и представлял себе настоящей жизнью. Друг вытащил Илью Ильича из постели и стал возить его по разным домам – знакомиться и общаться, вести пустые разговоры. В этом отчего-то многие и ныне видят смысл жизни.

Во время одного из таких визитов Илья Ильич влюбился в Ольгу Ильинскую, но ненадолго. Обычно говорят о том, что Обломов прозевал свою любовь. Так ли это? Быть может, этот безыскусный стеснительный человек просто не решился высказать свои чувства фактически наседавшей на него девице? Для Обломова такое поведение вполне оправданно – он человек не от мира сего, и реальная Ильинская обязана была ему помочь, но не сделала этого. Так кто же на самом деле предал любовь? Не Ильинская ли?

Волею судьбы попав в дом Агафьи Матвеевны Пшеницыной, Обломов, сначала незаметно, а потом все более и более отчетливо ощущает атмосферу родной Обломовки, по которой он тоскует всю жизнь. Добрая бесхитростная женщина становится гражданской женой Ильи Ильича, готовит ему вкусные блюда, налаживает быт, наконец, рожает ему сына Андрюшу. И Обломов вновь, уже до конца жизни, погружается в мир снов.

Ольга Ильинская вышла замуж за Штольца, который, в конце концов, разогнал всех недругов Обломова, намеревавшихся прибрать к рукам его достояние.

К концу жизни Обломов стал «полным и естественным отражением и выражением… покоя, довольства и безмятежной тишины. Вглядываясь, вдумываясь в свой быт и все более и более обживаясь в нем, он, наконец, решил, что ему некуда больше идти, нечего искать…». Так он и умер, от горячки.

Позже Штольцы выпросили на воспитание сына Обломова Андрюшу. А Агафья Матвеевна всю жизнь хранила «память о чистой, как хрусталь, душе покойника».

Последние слова Гончарова необходимо особо помнить при оценке образа Ильи Ильича. В них и заключен, видимо, главный смысл и романа, и его главного героя. И все прочие досужие рассуждения – от лукавого.

В частности, приведем любопытное мнение Добролюбова об обломовщине и многочисленных, по его мнению, «обломовых»: «Все у них внешнее, ничто не имеет корня в их натуре. Они, пожалуй, и делают что-то такое, когда принуждает внешняя необходимость, так, как Обломов ездил в гости, куда тащил его Штольц, покупал ноты и книги для Ольги, читал то, что она заставляла его читать. Но душа их не лежит к тому делу, которое наложено на них случаем. Если бы каждому из них даром предложили все внешние выгоды, какие им доставляются их работой, они бы с радостью отказались от своего дела. В силу обломовщины обломовский чиновник не станет ходить в должность, если ему и без того сохранят его жалованье и будут производить в чины. Воин даст клятву не прикасаться к оружию, если ему предложат те же условия да еще сохранят его красивую форму, очень полезную в известных случаях. Профессор перестанет читать лекции, студент перестанет учиться, писатель бросит авторство, актер не покажется на сцену, артист изломает резец и палитру, говоря высоким слогом, если найдет возможность даром получить все, чего теперь добивается трудом. Они только говорят о высших стремлениях, о сознании нравственного долга, о проникновении общими интересами, а на поверку выходит, что все это – слова и слова. Самое искреннее, задушевное их стремление к покою, к халату, и самая деятельность их есть не что иное, как почетный халат (по выражению, не нам принадлежащему), которым прикрывают они свою пустоту и апатию».

Другими словами, волей случая занимавшийся любимым делом Добролюбов взялся через осуждение явления обломовщины осуждать образ жизни и существования подавляющего большинства человечества, приписывая ему невиданные и неслыханные грехи за то, что предопределено нам свыше. И все мы многие годы повторяем этот лепет, вдалбливая его в головы новым и новым поколениям россиян.

Гораздо важнее в статье Добролюбова следующая мысль (соотнесем ее с нашими днями): «Если я вижу теперь помещика, толкующего о правах человечества и о необходимости развития личности, – я уже с первых слов его знаю, что это Обломов… Когда я читаю в журналах либеральные выходки против злоупотреблений и радость о том, что наконец сделано то, чего мы давно надеялись и желали, – я думаю, что это все пишут из Обломовки. Когда я нахожусь в кружке образованных людей, горячо сочувствующих нуждам человечества и в течение многих лет с не уменьшающимся жаром рассказывающих все те же самые

(а иногда и новые) анекдоты о взяточниках, о притеснениях, о беззакониях всякого рода, – я невольно чувствую, что я перенесен в старую Обломовку…

Остановите этих людей в их шумном разглагольствии и скажите: – “вы говорите, что нехорошо то и то; что же нужно делать?” Они не знают… Предложите им самое простое средство – они скажут: – “да как же это так вдруг?” Непременно скажут, потому что Обломовы иначе отвечать не могут…

Продолжайте разговор с ними и спросите: что же вы намерены делать? – Они вам ответят тем, что Рудин ответил Наталье: – “Что делать? Разумеется, покориться судьбе. Что же делать! Я слишком хорошо знаю, как это горько, тяжело, невыносимо, но, посудите сами…” и пр. … Больше от них вы ничего не дождетесь, потому что на всех их лежит печать обломовщины».

Если именно вышепроцитированное и есть обломовщина, то она и в самом деле отвратительна, бессмертна и всемирна. В этом нас убедил весь XX в., еще больше убеждает в этом современность. Но при чем здесь милый, славный и добрейший Илья Ильич Обломов? За что его-то так клеймят и чихвостят вот уже скоро двести лет, а имя его стало нарицательным и означает бездельника и лежебоку?

Данный текст является ознакомительным фрагментом. Из книги Уроки Изящной Словесности автора Вайль Петр

ОБЛОМОВ И «ДРУГИЕ». Гончаров Отчетливое деление русского календаря на четыре времени года – дар континентальной державы своей словесности. О том, как блестяще Гончаров усвоил этот урок, говорит композиция его шедевра – «Обломова». Ежегодный круговорот природы, мерное и

Из книги Родная Речь. Уроки Изящной Словесности автора Вайль Петр

ОБЛОМОВ И «ДРУГИЕ». Гончаров Отчетливое деление русского календаря на четыре времени года - дар континентальной державы своей словесности. О том, как блестяще Гончаров усвоил этот урок, говорит композиция его шедевра - «Обломова». Ежегодный круговорот природы, мерное и

Из книги Критика автора Писарев Дмитрий Иванович

Роман И. А. Гончарова Обломов

Из книги Все произведения школьной программы по литературе в кратком изложении. 5-11 класс автора Пантелеева Е. В.

«Обломов» (Роман) Пересказ Часть перваяIНа Гороховой улице утром в постели лежал Илья Ильич Обломов, человек лет тридцати двух-трех, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами. По его лицу гуляла мысль, но в то же время на лице не было сосредоточенности,

Из книги История русского романа. Том 1 автора Филология Коллектив авторов --

«ОБЛОМОВ» (Н. И. Пруцков) 1Второй роман Гончарова «Обломов» был опубликован в 1859 году в «Отечественных записках». В том же году он вышел отдельным изданием. Но замысел романа, работа над ним и публикация очень важной для всего произведения главы «Сон Обломова» относятся

Из книги Статьи о русских писателях автора Котов Анатолий Константинович

О РОМАНЕ И. А. ГОНЧАРОВА «ОБЛОМОВ» «Обломов» - вершина творчества Гончарова. Ни в одном из своих произведений, в том числе «Обыкновенной истории» и «Обрыве», Гончаров не выступает таким великим художником слова, беспощадным обличителем крепостничества, как в романе

Из книги Русская литература в оценках, суждениях, спорах: хрестоматия литературно-критических текстов автора Есин Андрей Борисович

Роман И.А. Гончарова «Обломов» Роман Гончарова стал важным событием в литературной жизни конца 50-х – начала 60-х годов XIX в. Сам тип Обломова содержал в себе настолько широкое обобщение, что прежде всего привлек внимание критики и получил различное истолкование. Другим

Из книги Все сочинения по литературе за 10 класс автора Коллектив авторов

Д.И. Писарев «Обломов» Роман И.А. Гончарова

Из книги Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны) [Избранные статьи и публикации] автора Фрезинский Борис Яковлевич

А.В. Дружинин «Обломов». Роман И.Л. Гончарова <…>«Сон Обломова»! – этот великолепнейший эпизод, который останется в нашей словесности на вечные времена, был первым, могущественным шагом к уяснению Обломова с его обломовщиной. Романист, жаждущий разгадки вопросам,

Из книги Советская литература. Краткий курс автора Быков Дмитрий Львович

И. А. Гончаров «Обломов» 24. Ольга Ильинская, и ее роль в жизни Обломова (по роману И. А. Гончарова «Обломов») Образ Обломова в русской литературе замыкает ряд «лишних» людей. Бездеятельный созерцатель, не способный на активные действия, на первый взгляд действительно

Из книги Перекличка Камен [Филологические этюды] автора Ранчин Андрей Михайлович

I. Скрещенья судеб, или Два Ильи Эренбурга[**] (Илья Григорьевич и Илья Лазаревич) Жанр параллельных биографий бывает весьма привлекательным; в данном случае к нему располагает комплекс причин: двоюродные братья с одинаковыми фамилиями и именами; сходство и различие судеб,

Из книги Статьи о русской литературе [антология] автора Добролюбов Николай Александрович

Из книги Как написать сочинение. Для подготовки к ЕГЭ автора Ситников Виталий Павлович

Две смерти: князь Андрей и Иван Ильич Платоновский Сократ в диалоге «Федон» говорил о мыслителях: «Те, кто подлинно предан философии, заняты, по сути вещей, только одним – умиранием и смертью». К смерти и к вечности и у Платона, и во всей философской традиции, не

Из книги автора

«Обломов». Роман И. А. Гончарова Два тома. Спб., 1859 Английский писатель Льюиз, не тот Льюиз, который сочинил «Монаха», повергавшего в ужас наших бабушек, а Льюиз, сочинивший знаменитую биографию Гете, в одном из своих сочинений рассказывает анекдот, не лишенный

Из книги автора

Обломов и «обломовщина» в романе И. А. Гончарова «Обломов» I. Нравственная чуткость Гончарова.Современное общество, представленное в романе, в нравственно-психологическом, философском и социальном аспектах его существования.II. «Обломовщина».1. Обломов и Штольц –

Из книги автора

Быкова Н. Г Роман И. А. Гончарова «Обломов» В 1859 году в журнале «Отечественные записки» публикуется роман И. А. Гончарова «Обломов». По отчетливости проблематики и выводов, цельности и ясности стиля, по композиционной завершенности и стройности роман – вершина творчества